Иван Ефремов - Собрание сочинений в пяти томах. Том второй. Дорога ветров

Наша колонна остановилась на равнине за рекой. Здесь мы распрощались. „Дзерен“, „Дракон“ и „Кулан“ пошли на юго-восток, а „Волк“ и „Козел“ налево, к северо-востоку, по тракту на Улан-Батор. Дорога поднялась резко в гору. На длинном подъеме мы еще долго видели наши машины, тянувшиеся по ровной степи. Они шли довольно быстро и походили на маленьких черных насекомых.

Через пятьдесят километров мы выехали на высокое плоскогорье, уставленное гранитными скалами. Каменные башни, штабеля кубических глыб, наклонные плиты — словно самой природой созданные противотанковые надолбы. Отдельные скалы покрупнее принимали облик лежащих львов и драконов. Здесь, несомненно, были священные для древнего человека места. Между высокими глыбами колыхались цветы, которые позже я видел осенью в Гоби, — белые колокольчики с лиловыми каемками, а также белые крестообразные цветки с длинными пестиками, одиноко поднимавшиеся на высоких ножках. Здесь же росло интересное растение — стеллерова полынь — крупные белые цветы на длинных стеблях с сильным дурманящим запахом, в первый момент приятным, а затем кажущимся отвратительным. По монгольским поверьям, стеллерова полынь растет в местах, где происходили волчьи свадьбы. Отсюда и название растения — чоноин хубилга („волчье кувырканье“)

Дорога извивалась между каменных гряд. Спуски, подъемы и косогоры шли непрерывной чередой, не позволяя развивать ход. Там и сям встречались группы деревянных построек — бывших монастырей. Как правило, это скопление маленьких избушек — келий, окружающих двухэтажный храм. Все помещения умно приспособлены к новой жизни Монголии — заняты сомонами, складами и мастерскими. За плоскогорьем мы спустились в громадную котловину — солончак, всю изрытую ямами, и пересекли ее уже в сумерках. Ураганный ветер поднялся на закате, и мы ехали все дальше, выискивая укрытое от него место ночлега.

Наконец, черная стена гранитного хребта заслонила от нас западное небо. Ветер утих. Наступила светлая и свежая лунная ночь. Намнан Дорж выскочил из машины, намереваясь найти удобное для стоянки место, и пошел в тень горного обрыва. Внезапно раздался его испуганный вопль. Я поспешил выйти из кабины и с пистолетом в руке готов был прийти на помощь переводчику, как вдруг издал такой же крик испуга: правая нога провалилась в глубокую яму. Я вытащил ее, шагнул два раза, провалился левой и упал на четвереньки. Оказалось, что вся местность изрыта громаднейшими норами — видимо, тарбаганьими. Тут были целые пещеры по полметра в поперечнике. Подсвечивая передовой машине фарами сзади, мы осторожно продвинулись до самых гранитных обрывов. Скалы образовали высокий амфитеатр, в котором жутко перекатывалось усиленное и умноженное эхо моторов. Я взял винтовку и выстрелил в середину полуцирка. В ответ послышался такой страшный гром, что как-то больше не захотелось нарушать покоя величественных скал и холодной осенней ночи.

Утром выяснилось, что мы забрались в самый центр огромного полуцирка гранитных обрывов со ступенчатыми отдельностями. У подножия — ряды древних могил и курганов, которые полосой протягивались от скал в уходившую на восток зеленую равнину. Скалы, могилы, грозное перекатывающееся эхо — все это полностью оправдывало название гор — Онгон-Хаирхан („Заповедный“). Место, примечательное для нас, было не менее примечательным и для древних, устроивших здесь кладбище. Погребения, обложенные камнями с двумя вертикально стоявшими плитами на концах могилы, были приблизительно трехтысячелетней давности. За Онгон-Хаирханом потянулись гряды высоких холмов. На вершинах перевалов стояли среди полей зеленой травы плиты светлого гранита с художественно высеченными тибетскими надписями — буддийской священной формулой „Ом мани падме хум“ [2] О, сокровище в цветке лотоса. . Такая плита с красивыми и четкими буквами, одиноко стоящая среди пустой степи на плоском гребне холма, производит сильное впечатление. Что-то величественное и подвижническое есть в этом свидетельстве труда человека, воздвигнутом на безлюдном просторе у древней тропы и как бы ободряющем путника в его стремлении вперед.

На пути попадались древние могильники — вертикальные глыбы камня до двух метров высоты, окруженные всегда квадратами более мелких, поставленных ребром камней. От этих могильников тоже веет каким-то особенным ощущением силы и тайны прошлых времен — так резко выделяются они в монотонности степных равнин и холмов. В конце длинного спуска показалось ущелье Алтан-обо („Золотое обо“) с симметричными, правильными склонами, совершенно как ворота. Это и в самом деле были ворота — за ними кончались горы, и дорога выходила в большую долину реки Толы. У подножия скал, в устьях боковых промоин, снова виднелись ряды древних могильников.

Едва мы въехали в долину Толы, как на нас повеяло запахом сырости и растений. Пахло прямо-таки северными огородами — сельдереем, укропом. Для нас, истосковавшихся по овощам, воспоминание о летнем супе с картошкой, петрушкой и прочей зеленью было очень острым. По этому поводу мы вели в кабине с Вылежаниным мечтательные гастрономические разговоры. Доехав до реки, мы остановились и предались, несмотря на назойливую мошку — бич всех этих хороших мест, очарованию струящейся воды. Трудно все же нам, северянам, долго не видеть рек.

От Толы мы повернули на старую дорогу, чтобы избежать лишних трех перевалов, и к вечеру подъехали к моей улан-баторской квартире.

Тридцатого августа мы отправляли в Москву Ю. А. Орлова, и тут весь руководящий состав экспедиции едва не погиб. Наш Юрий Александрович торопился домой, с трудом попал на ближайший самолет и очень нервничал, опасаясь дождливой, нелетной погоды. Как на грех, в ночь перед отлетом пошел проливной дождь. Мы, позвонив в аэропорт, решили выехать пораньше, не надеясь на изношенные в Гоби баллоны „Козла“. Орлова поехали провожать я и Шкилев. Мы летели по знакомому шоссе к мосту через Толу, когда внезапно сквозь пелену дождя я увидел на дороге нечто желтое, показавшееся мне при слабом свете фар новым мостом. Я проезжал тут всего четыре дня назад и твердо знал, что никакого моста здесь быть не могло. Едва я раскрыл рот, чтобы сказать об этом сидевшему за рулем Александрову, как он сам заметил неладное. От резкого торможения дремавшие на заднем сиденье Орлов и Шкилев полетели вперед, на нас. Машина остановилась в полутора метрах от края огромной промоины. Высокую насыпь шоссе промыла лившаяся со стороны Толы вода, грозно журчащая на дне образовавшегося маленького оврага. Приближалось наводнение, и нам нельзя было медлить.