Туве Янссон - Из речи, произнесенной по случаю присуждения Международной золотой медали Андерсена

Стать лауреатом Международной золотой медали, носящей имя Ханса Кристиана Андерсена, — необычайная ответственность.

Но, как ни странно, я не ощущаю привычного бремени, которое налагает чувство ответственности. Я просто счастлива!

Леди и джентльмены! Вы, которые пришли сюда из горячей заинтересованности в детях и в том, что пишут для них, вы поймете, как важна для меня эта награда! Важна прежде всего потому, что я немного обеспокоена, смогу ли я писать для детей сказки, какие им нужны. Я обеспокоена и тем, чтобы не разочаровать моих читателей, ведь на самом-то деле я рассказываю сказки самой себе!

Сейчас, правда, я уже немного успокоилась и могу поблагодарить жюри и Международный совет по детской литературе за пожелание новых успехов в работе. И вполне возможно, вы подарили мне новый ключ к миру детей, к пониманию этого волшебного мира, который чем старше мы становимся, тем дальше ускользает от нас.

Как раз об этом мире мне хочется поговорить сегодня, и, главным образом, о двух из присущих ему тысяч аспектов — о безопасности и о страхе.

Иногда я удивляюсь, почему люди, детство которых осталось далеко позади, вдруг начинают писать сказки для детей.

И потом, в самом ли деле мы пишем это для детей? Не пишем ли мы — будь это трагедии или детские стишки — скорее ради нашего собственного удовольствия? А может быть, из-за неприятностей, которые нас одолевают?

И радости или удовольствия, переживаемые нами, не всегда являются импульсом для создания детского стишка.

Возможно, кое-кто пытается сбросить со своих плеч лишний груз детскости, для которой нет места в обществе взрослых.

А возможно, кое-кто старается восстановить то, что постепенно исчезает.

Кто-то, возможно, стремясь возвратиться в тот мир, где нет ни ответственности, ни суровой правды жизни, пишет ради собственного своего спасения.

Мир детей — своеобразный, резко очерченный ландшафт, выдержанный в строгих тонах, где безопасность и страдание идут рука об руку, подстраховывая друг друга.

В этом мире есть место абсолютно для всего на свете. Отсутствие здравого смысла переплетается здесь с железной логикой. Есть в этом нечто от сюрреализма, от сновидений, от реальности каждого дня в его фантастическом обрамлении…

Этот увлекательный мир представляется во многом еще более увлекательным тогда, когда ты его уже покинул и лишь крайне редко позволяешь себе вернуться туда снова.

Но временами путь туда закрыт.

Могут пройти годы, прежде чем ты вновь заметишь те таинственные изменения, которые совершаются в твоих взглядах, в понимании жизни. Безопасность становится привычкой и беды — тоже. Тебя окружают постоянные волнения и тревоги взрослого мира. Логическое — вне жизни, и иррациональное — не что иное, как обычная беспорядочность и плохая приспособляемость к ней.

Это словно пробуждение от прекрасного сна, а потом — безнадежная попытка заснуть снова, вернуть себе прекрасный сон.

Но это невозможно, дверь закрыта. А однажды она может закрыться навсегда, и никогда больше ты не вступишь уже в этот очаровательный сад детства.

Мне думается, что только ребенок может сохранить в идеальном гармоническом равновесии два этих фактора: волнение при виде мира обычных вещей и ощущение безопасности от фантастики…

Грандиозный способ самозащиты: обходить опасности и избегать тривиальности.

Возможно, именно это и пытается сделать автор детских книг — восстановить неустойчивое равновесие.

Возможно, задыхаясь от скуки повседневной жизни, он ищет эту утраченную им иррациональность.

А быть может, он просто испуган и ищет путь назад, к безопасности.

Разумеется, он может оказаться автором, великолепно приспособленным к действительности, уверенным в себе и рассказывающим сказки своим детям.

В таком случае я прошу у него прощения с оговоркой: в глубине души я подозреваю его в том, что он пишет для самого себя…

Впрочем, рассказчик детских историй, о котором я сейчас собираюсь говорить, — человек ищущий.

Он ищет скрытые движущие силы этого мира безопасности и опасности, того само собой разумеющегося мира доброты и жестокости, яркого света и непроницаемой тьмы.

И если есть в этом мире какие-либо серые оттенки, то это вовсе не цвета мрака, а цвет этакой волшебной пелены, столь необходимой для невысказанных и скрытых в прекрасном рассказе мыслей.

В книге для детей всегда должно быть оставлено что-то необъясненным, недоговоренным и ничем не проиллюстрированным.

И ребенок должен дополнить это в своем воображении или продолжить путь, осознав как возможное, так и невозможное.

Здесь должна быть тропинка, где писатель, выказывая уважение к ребенку, останавливается, и ребенок продолжает путь один. Сказочник, в конце концов, не более чем человек, который убежал из своего собственного мира и вторгся в чужой. Он сознает это и ограничивает себя…

Иллюстрируя свои сказки, я никогда не ощущаю этого так, как сочиняя их. Прогуливаясь по странному миру, который давным-давно был моим собственным, я рисую не для себя самой, а для тех, кто будет читать сказки. Я рисую, чтобы пояснить, выделить или ослабить впечатление от написанного; это просто попытка объяснить то, что я пыталась выразить в словах и, возможно, потерпела неудачу. Это своего рода подстрочные примечания.

То, что так пугает ребенка в тексте, может быть смягчено в иллюстрации, что намечается пунктиром, может быть усилено, счастливый момент — продлен.

То, что погруженный в собственные мысли писатель опускает как не соответствующее его стилю, иллюстратор может изобразить с мельчайшими подробностями, чтобы развлечь читающего ребенка.

Иллюстратор же, в свою очередь, может просто опустить те картины, которые противоречат собственно детской фантазии. Как, например, можно нарисовать не заслуживающую ни малейшего внимания физиономию Снорка [2] Один из героев книг Янссон о муми-троллях. ? Как можно изобразить необыкновенную Красоту?

Снова и снова писатель небрежно делает свое дело, а вслед за ним иллюстратор деликатно пытается поставить все на свои места.

Порой линии и плоскости бывают более выразительны, чем слова. И в священной черноте туши ребенок может увидеть приводящую его в восторг опасность для самого себя. Опасность, доведенную до желаемой степени ужаса.

Писатель обычно вводит в сказку свое собственное чувство страха.

Ребенок же бывает очарован сказкой, которая иногда его вовсе не пугает, а, наоборот, пленяет.