Христофор Колумб - Хроники открытия Америки. Новая Испания. Книга I: Исторические документы

И наконец, «Истории», которые фактически поглощали все предыдущие жанровые формы, но и они преследовали не столько собственно литературно-исторические цели, сколько оказывались гигантскими по объему аргументами в полемике о Новом Свете. К этому разряду относятся «История Индий» Лас Касаса, «Всеобщая и естественная история Индий» Фернандеса де Овьедо, «Подлинная история завоевания Новой Испании» Берналя Диаса, «Хроника Перу» Сьесы де Леона, «История открытия и завоевания Перу» Агустина де Сарате.

Одним словом, писательство для хронистов XVI века, даже если они осознавали себя литераторами или начинали осознавать себя таковыми в ходе работы (как малограмотный, но выдающегося стихийного таланта Берналь Диас, который, попавшись в ловушку чернильницы, мучается вопросом, так он пишет или не так), либо вовсе не было целью, либо было частью гораздо более обширной и важной задачи — участие в истории, деяние истории. Отличительная черта американских хроник состоит в том, что во всех своих разновидностях они тяготеют к деловому жанру. Если в Европе историографический жанр издавна характеризовался своего рода научной спецификацией, то совершенно иная картина в Америке: здесь характернее всего жанровый синкретизм. Это становится очевидным, если задуматься, соответствует ли определение «хроника», закрепившееся за сочинениями, о которых идет речь, их форме и содержанию. Ни в коем случае. В европейской культуре хроники (или летописи по-русски) — это строго очерченный жанр повествования о былом с хронологической росписью по летам, следующий официальному мифу, изначальной легенде и отличающийся отстраненным, бесстрастным тоном и сухим стилем изложения. Ничего похожего в американских хрониках. Разительно отличаются они и от жанра европейской истории как таковой. Там с течением времени хотя и все более свободное изложение, но все равно следование авторитетам и образцам. Все иначе в американских хрониках: вместо сакрализованных авторитетов — опора на собственное знание, на личный опыт; вместо следования мировоззренческим, жанровым, стилевым канонам — свободное конструирование новых форм; вместо сухого тона или холодноватого красноречия — живая, пристрастная, горячая речь.

В основе же всех этих различий лежит совершенно иной тип творческой личности. Хронист XVI века — это личность, порожденная веком великих открытий и потрясений, личность, осознающая себя творцом, самодеятельным героем истории, имеющим право на собственную точку зрения. Никто из них не надеется на авторитеты, только на себя. «Я сам видел», «я был там», «утверждаю это, потому что сам видел» (или «мне об этом рассказали очевидцы») — такими формулами буквально пестрят произведения той поры. Даже если автор пишет собственно историографический труд, он и здесь ориентируется либо на собственный опыт, либо на сведения из первых рук, от участников и очевидцев, а повествование превращает в непосредственный рассказ, тяготеющий к форме живого повествования, даже записок, дневника. Так, скажем, сочинение Берналя Диаса написано почти исключительно по памяти; «История Индий» Лас Касаса включает сведения, полученные им из самых достоверных источников, в оправу собственного опыта и личных наблюдений; таковы же истории Сьесы де Леона и Фернандеса де Овьедо.

Все это со всей очевидностью свидетельствует, что американские хроники не только в их изначальных информационных, но и в крупных историографических формах принадлежат к тому виду творчества, что именуется сегодня документально-художественной литературой, а еще точнее было бы обозначить их с помощью жанрового определения, использующегося в латиноамериканском литературоведении: «литература свидетельства». Понятие «свидетельство» оказывается своего рода ключом для понимания жанрового строя и функции американских хроник.

Для обозначения самого процесса писания хронисты используют такие слова, как «сообщать», «повествовать», «рассказывать», «описывать» и так далее, но есть среди них одно, отличающееся особой точностью: relatar. Производное от него — relaciyn — стоит в заглавиях или в подзаголовках многих сочинений той поры. Что же означает это слово? С одной стороны, это синоним всем другим словам, обозначающим рассказывание, повествование, с другой стороны — оно содержит и иное значение. Согласно старинным словарям, relaciyn — это «рассказ или сообщение о вещах, которые произошли», a relatar помимо значения «сообщать», «рассказывать» имеет также (как и в современном языке) юридическую окраску и среди прочего означает «давать показания», «делать сообщение для властей», «выдавать». То есть то, что по-русски обозначается словами «свидетельствовать на суде», в старинном духе — «показать на суде».

И действительно, авторы хроник в первую очередь именно свидетели — свидетели на суде истории, где высшими арбитрами выступают Бог и его земная ипостась — император, король. Все сочинения той поры начинаются с обращения к этим высшим судиям и с заверений, что автор свидетельствует исключительно и только правду, а правда основана на том, что он «сам видел». Термины «подлинный», «истинный», «правда» принадлежат к наиболее частотным в сочинениях той поры. Отсюда и постоянная атмосфера судебного разбирательства, которой пронизаны американские хроники: обвинения личных недругов или идейных врагов во лжи, разоблачения, доказательства, подтверждаемые ссылки на других очевидцев, восстановление истины, как ее понимает автор, и так далее. Что ж, конкистадоры действительно нередко скрывали правду, искажали факты, чтобы сокрыть награбленное, приуменьшить свои преступления или преувеличить свои заслуги, хитрили, изворачивались. Типичный конкистадорский памятник — письмо Кортеса, который, сохраняя весь пиетет вассала по отношению к императору Карлу V, искусно строит повествование так, чтобы выглядеть непогрешимым рыцарем и единоличным героем. Этой его манере и обязано, собственно, появление другого выдающегося памятника — «Подлинной истории завоевания Новой Испании» Берналя Диаса, стремившегося в споре с Кортесом и в споре с монахами, которые обвиняли конкистадоров как преступников, показать, что то было коллективное героическое действо всех солдат и что они совершенно не были злонамеренными грабителями, а верно служили вере и монарху. Что ж, книга Берналя Диаса, простого полуграмотного солдата, ставшего выдающимся писателем уже в процессе писания хроники, действительно прекрасно показывает неодномерность человека и неоднозначность событий той поры. Его сознание — это то расширенное сознание человека XVI века, в котором воедино совмещаются самые разнообразные реакции и стимулы, вера в Бога и доверие лишь к опыту и факту, чудеса и трезвый реализм, небеспристрастный и в то же время гуманный интерес к индейскому миру, соблюдение интересов короны и уважительное отношение к противнику, своекорыстие и способность восхититься, пожалеть… Во многом близким Берналю Диасу оказывается другой простой солдат — Сьеса де Леон, глубоко сочувствующий разоренному краю инков-кечуа. Опыт жизни среди индейцев привел к коренной переоценке взглядов на индейцев Нуньеса Кабесу де Ваку.