Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века

Вынимает бумажник... Чековую книжку...

– Потрудитесь заплатить за меня – я вам дам чек... – обращается к соседу, ставившему половину. – Вам все равно чек? Завтра в банке получите...

– Пожалуйста!..

Расплачивается... Берет чек.

И на другой день заявляет старшинам литературно-художественного клуба, что чек был «холостой»: в банке сказали, что текущий счет... был, да весь вышел!

Совет кружка запретил вход артисту. Чековый автограф остался на память владельцу».

Судя по тону публикации, с большой долей вероятности можно предположить, что жертвой обмана стал сам «дядя Гиляй». О нем Н. П. Розанов упоминает, как о постоянном игроке в «железку». Видимо, обида на правление, не защитившее в полной мере его денежные интересы, заставила «короля репортеров» продернуть в печати порядки, царившие в «Литературно-художественном кружке».

Впрочем, ухудшение нравственной атмосферы «в самом интеллигентном клубе Москвы» отмечали и другие журналисты. Так, М. Любимов с искренним негодованием писал: «В игровых комнатах кружка теснится теперь такой народ, что только диву даешься, как мог он проникнуть в клуб, вход в который обставлен довольно строгими формальностями.

Большинство аборигенов закрытых игорных притонов прочно обосновалось в кружке. Среди играющих дам много таких, которых выдает «беспокойная ласковость взгляда». Как ни странно, но дамы эти записываются некоторыми членами в книгу «дам моего семейства»».

Что же касается карточной игры, то она процветала во всех клубах. Законы Российской империи по этому поводу гласили: «Клубы предназначены для препровождения свободного времени и с удобством, приятностью и пользой; с этой целью уставами сих учреждений разрешаются в них для развлечения членов и гостей разные игры, и, между прочим, игра в карты».

Как и полагалось в бюрократическом государстве, разрешение на карточную игру было обусловлено рядом строгих ограничений. Прежде всего, монопольное право на изготовление и продажу игральных карт принадлежало ведомству Императрицы Марии – государственному органу, занимавшемуся благотворительностью. По сути, порок был поставлен на службу добродетели: деньги, вырученные от продажи карт, шли на содержание детских приютов.

Чтобы денежный поток не иссякал и не уходил на сторону, царским указом от 1868 года на территории России была запрещена продажа «карт иностранных, сделанных на тайной фабрике, имеющей поддельные штемпели, с разорванными бандеролями и наклейками», а также «продажа игранных карт членам клубов без наклейки специальной марки». Последнее означало, что колоду, побывавшую в игре, можно было опять пустить в дело. Надо было лишь запечатать ее обертку маркой стоимостью в 30 коп., купленной в магазине Опекунского совета. Поскольку Опекунские советы действовали в каждой губернии, в клубах запрещалось пускать в игру карты со штампами из других регионов.

Любое лицо, частное или должностное, сообщившее о нарушениях «карточного» законодательства, получало премию – 15 руб. за каждую выявленную дюжину нелегальных колод. В свою очередь, владельцы клубов поощрялись тем, что, представив в магазин игранные колоды, получали 10%-ную скидку при покупке такого же числа новых.

Приказами обер-полицмейстера в 80—90 годы XIX века для московских клубов были установлены запреты на азартные игры: «макао», «баккара», «стрекоза», «ухра», «железная дорога», «коробочка» («двадцатка»). В начале XX века эти приказы сохраняли силу, поэтому руководство клубов могло лишь надеяться, что полиция будет смотреть сквозь пальцы на то, что в клубе процветает объявленная вне закона «железка».

Иногда игрок, спустивший все деньги, шел прямиком в полицию, мотивируя свое обращение тем, что в клубе его втянули в запрещенную игру. Так, в августе 1910 года надворный советник Зверев явился в участок и заявил, что в Немецком клубе идет азартная игра в «двадцатку».

– А вы сами играли? – спросил его дежурный пристав.

– Играл.

– Выиграли или проиграли?

– Проиграл около тысячи рублей, – со слезой в голосе ответил Зверев.

– Все ясно, – вздохнул офицер и приступил к составлению протокола.

Если жалоб на тот или иной клуб накапливалось слишком много, полиция могла его закрыть «за допущение азартных игр». Такая судьба, например, постигла клубы «Театральный» и велосипедистов. Правда, они относились к так называемым антрепренерским клубам, множество которых открылось в Москве во время послаблений со стороны правительства, вызванных революцией 1905 года. В действительности, за их громкими названиями скрывались самые обычные игорные притоны. Вот что писал в то время об истинной сущности этих заведений и их влиянии на общественные нравы В. А. Гиляровский:

«В первые годы текущего столетия преступность возрастала пропорционально росту игры и в 1906—1907 годах достигла апогея. Правительство, думая удержать публику от увлечения революцией, допустило открытие антрепренерских клубов, куда шли безвозвратно „воин, купец и пастух!“. Хлынула улица.

Артельщик, которому даны деньги уплатить по векселю, околоточный, собравший казенные недоимки, лавочник с денной выручкой, актер, офицер – вся Москва хлынула в филипповский и другие притоны, где за десятками круглых столов лилось рекой золото...

Экспроприаторы, сахалинские каторжники, какие-то восточные люди, ограбившие почту под Ташкентом, и другие, которые потом были казнены – были в этих клубах самыми почетными гостями, потому что они проигрывали награбленные тысячи. Какова там была публика, можно заключить из следующей сценки с натуры:

– Рубль у меня украли! – раздается голос из-за круглого стола.

– Рубль! Рубль... Отдай... Украли! – кричат. Подходит солидный директор клуба и обращается к заявителю:

– Кто украл? У вас украли или вы украли?

Но это, сравнительно, была еще публика чистая...

Игорные дома, «мельницы» расплодились по всей Москве и даже в дачных местностях. Держали их шулера.

Играющая публика вербовалась на ипподромах и по бильярдным, где содержатели бильярдов – маркеры – имели связь с «мельницами» и доставляли тоже клиентов. Разбойники, воры, громилы, беглые каторжники наполнили Москву, ютясь только около тех мест, где идет открытая игра.

Разбои, кражи и разгромы усилились. Проигравшись на ипподроме и на «мельницах», разбойники и громилы шли на самые смелые дела, чтобы только добыть денег для игры – единственной их страсти.

Число преступлений росло и, вместе с тем, росло число новых преступников из проигравших москвичей, которые сталкивались с преступным миром в тех или других игорных притонах и постепенно делались сами преступниками.