Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века

В прозе признания визитера выглядели не менее трагически: «По рюмочке, да по две, а где так и стаканчик красненького или беленького, да коньячок без счету на придачу, – к вечерку-то образовались градусы высокие. От шести различных поросят отведал, половину заливных да половину жареных, ветчин, икр сколько! Словом, приехал домой больной, да и посейчас в себя не могу прийти. Как взгляну на поросячью физиономию, так дрожь меня и берет. Не будь он скотина бесчувственная, да к тому же заливная, – так бы, кажется, и съездил ему по разукрашенной физии».

В упомянутой ранее рекламе «шустовского» коньяка как– то была обыграна типичная ситуация, связанная с визитами:

– Иван Иванович, пожалуйте в столовую...

– Не могу-с, Марья Петровна, честное слово-с.

– Вздор! Рюмка шустовского коньяка и кусочек ветчины вам вреда не принесут. Скушайте, пожалуйста... ну, для меня... выпейте за мое здоровье!

– Вам хорошо, Марья Петровна, говорить-с, но ведь я уже слышал это в сорока шести домах, и во мне уже сидят два окорока ветчины и четвертная [193]шустовского коньяку! Пощадите!

С Рождества начинались Святки. По старой русской традиции, которой москвичи еще вполне придерживались в начале XX века, в это время по домам ездили ряженые. Как правило, это были знакомые хозяина дома, заранее втайне от всех договорившиеся с ним о предстоящем «нашествии».

Ряженые приезжали со своим тапером – наемным музыкантом, игравшим на фортепьяно музыку для танцев. Стоили его услуги сравнительно недорого – три рубля за вечер.

От веселья, затеянного ряжеными, как говорится, дым стоял коромыслом. Зачастую к этому домашнему маскараду присоединялись все обитатели дома, наскоро облачившись в вывернутые шубы и бабушкины наряды, извлеченные из сундуков.

Многие из купцов свято блюли свою корпоративную традицию – с размахом погулять во время Святок. Естественно, к ним присоединились и москвичи разных других званий и профессий. Знаток московского быта А. М. Пазухин не мог не оставить точной зарисовки такой гульбы:

«Вот, например, мчится за город лихая тройка с группою таких веселящихся молодых и немолодых людей. Тройка действительно чудная, „унеси ты мое горе“ тройка, что называется, но, унося компанию за город, горя эта тройка не уносит. Сидит компания, достаточно „зарядившая“ себя для веселья, и только один из этой компании, средних лет купец из Таганки, „веселится“, ухая на лошадей, зазывая всякими способами встречных и обгоняемых и возбуждая сильное негодование городовых. [... ]

– Да будет тебе! – останавливают купца собутыльники. – Что ты орешь-то?..

– А почему же мне не орать, ежели я весел?.. Орите и вы!.. У вас, может, карманы дырявые, так вам действительно не до оранья, а я перед праздниками так торговал, что еще больше должен веселиться... Желаю взыграть!.. «Во поле березонька стояла, во поле кудрявая стояла...» Караул!..

Городовой хотел было задержать тройку, но так как она подъезжала уже к заставе, махнул только рукою и плюнул.

– Хуже самого серого мужика веселятся! – ворчал он.

Компания, между тем, подъезжала к «Яру».

– Этот болван совсем пьян, – кивнул один из числа ее на купца. – Ломаться будет или заснет, а платить придется нам...

– Вероятно, – согласился другой. – У тебя сколько денег?

– «Франк и несколько сантимов», то есть другими словами – очень мало... А у тебя?

– У меня есть сторублевка, но жалко отдавать последнюю– то...

– Да ведь все-таки есть, а у меня – ни-ни, ничего!.. Ты все– таки счастливее меня...

– Ну, это вопрос... Ты где достал к празднику денег?

– Я?.. Тут, у одной... у тетушки!.. У родни.

– Ну, да, понимаю... Это тоже не особенно трудовые деньги, но все же ты можешь быть покоен, тогда как я...

– Что?..

Вместо определенного ответа слышится продолжительный вздох.

– Шкуру сдерут? – спрашивает обладатель франка и нескольких сантимов.

– Да!..

– А меня могут под суд отдать, – откровенничает третий.

– Неужели украл?..

– Свинья!.. Кто же это из порядочных людей крадет?.. За кого ты меня принимаешь?

– Но ведь ты сам же говоришь про суд!..

– Так не за кражу же...

– Подложец сделал?

– Нет... Занял у одного знакомого, без его желания дать...

Тройка круто поворачивает и останавливается у ярко освещенного подъезда шикарного ресторана, из которого несутся навстречу приехавшим веселые клики, песни, музыка и «звон стакана...» Весело, ах, как весело!..»

Этим эпизодом мы заканчиваем наше описание жизни москвичей начальных лет двадцатого столетия. Вслед за Рожеством они справляли Новый год, желали друг другу нового счастья и были уверены, что их жизнь будет неизменно двигаться по накатанной колее.

Так, в роковом 1914 году никто даже предположить не мог, что пройдет немногим более полугода, и начнется Мировая война. Например, бывший городской голова, брат видного депутата Государственной думы Н. И. Гучков заявлял: «Ничего кругом не предвидится, нечего и сказать. Не жду в Новом году никаких перемен в нашей жизни. Сравнительно спокойно за пределами нашего государства, тихо и у нас. Симптомов, предвещающих крупные события, нет».

Однако заговорили «августовские пушки», навсегда разделив бытие москвичей на беспечное «прежнее» и суровое военное. Затем одна за другой грянули две революции, положившие начало новой эпохе.

Жизнь Москвы потекла совсем по другому руслу.

Я сделал все, что мог, кто может, пусть сделает лучше (лат.).

«Вся Москва» (Tout Moscou) – выражение, бытовавшее до революции. Обозначало представителей зажиточных слоев москвичей, а также артистическо-художественной богемы, которые вели светскую жизнь.

Часть сада или парка с правильными аллеями и подстриженными деревьями.

Ныне Колонный зал Дома Союзов.

Декольтированные и с короткими рукавами (фр.).

Выскочка (фр.).

Розово-желтый.

Оранжевый.

Модный в то время врач Кнейп предлагал систему оздоровления, основу которой составляло хождение босиком или по крайней мере в сандалиях на босу ногу.

Жена купца первой гильдии.

«Вывернуть тулуп наизнанку» – выражение, бытовавшее среди московских купцов и означавшее искусственное банкротство, когда должник объявлял кредиторам, что может выплатить лишь небольшую часть долга.