Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века

Пока дачники осваиваются на новом месте, вернемся ненадолго в опустевшую Москву, где в то время наступал сезон строительства. Москвичи покидали город, а им на смену приезжали строительные рабочие.

«В данное время в Москве замечается усиленный прилив рабочих из центральных губерний, – сообщал в репортаже „на злобу дня“ Влас Дорошевич, – ...чуть не десяток московских вокзалов ежедневно выбрасывают массу „сермяжного люда“, вереницами расползающегося затем по обширной Москве... Открывается сезон строительных работ!

Плотники, каменщики, штукатуры – все это стекается теперь сюда в чаянии заработка...

Мне пришлось наблюдать вчера около одного из вокзалов не лишенную интереса в бытовом отношении сцену. Толпа мужиков, человек около ста, расположилась лагерем около ворот вокзала.

– Ждем со вчерашнего дня!

Оказывается, что столичный подрядчик, привезший этих людей, куда-то пропал, любезно предоставив мужикам ожидать его степенства более суток на дворе...»

Однако, как правило, встречи с подрядчиками проходили без проблем. Из-за постоянно возраставшего спроса на жилье строительство приносило большие выгоды, и рабочие были нарасхват.

Определившись на место, те строители, у которых не было инструмента, шли покупать необходимое на Хитров рынок. Там же, в ночлежных домах, они находили временное пристанище. Но чаще всего рабочие всей артелью жили прямо на стройке.

Писатель Яков Коробов, ездивший в юности на заработки в Москву, оставил описание быта строителей в начале XX века:

«Ели, пили и спали тут же, на стройке. Выбрав какой-нибудь угол или целую комнату, без полов, рам и без дверей, сколачивали столы и кое-какие скамьи. Садились тесно друг к другу, что было особенно неприятно летом в жару, и, соблюдая глубокое молчание, работали ложками.

Обеденный ритуал строго поддерживался десятником. Например: маленькие и подростки не могли садиться за стол, а стояли сзади рабочих и тянулись к чашке через них. Этот порядок выработался по тем соображениям, что из-за стола им бы приходилось то и дело вскакивать, то за подбавой, то за квасом тому или иному мастеру.

Так же строго соблюдался порядок в самом хлёбове. Все ложки одновременно должны были опускаться в огромную деревянную чашу и никоим образом впредь до особого сигнала не вылавливать плававших там кусочков мяса.

Выхлебав до половины щи или в редких случаях похлебку, десятник клал ложку на стол и, выждав маленькую паузу, деловито приказывал:

– Крестись!..

Все дружно начинали креститься. Десятник ударял ложкой по краю чаши и давал новую команду:

– По первому!..

Ложки дружно опускались и почти одновременно подносились ко рту с пойманными кусочками мяса. Десятник опять клал ложку и зорко наблюдал, все ли успели прожевать мясо.

Выбрав подходящий момент, он снова ударял ложкой по чашке и говорил:

– По второму...

И так до трех-четырех раз, а потом команда отменялась и ложки ныряли вразброд. По большей части и ловить было нечего, потому что мясо отпускалось в самом ограниченном количестве. Последний же кусок некоторые избегали ловить, потому что есть примета, кто поймал – тому жена изменит.

[... ]

Спать ложились тут же после ужина и в этом же помещении, не смущаясь засохшими испражнениями, сгруженными по углам.

Утром, без четверти в четыре, наш десятник Матвей, прозванный артелью «волк», заводил обычную песню, такую ненавистную нам:

– Вставай, молодчики, вставай!..

Тимка Забалдуев должен был к этому времени вскипятить так называемую коробку для утреннего чая. И день начинался такой же, как вчера и какой будет завтра».

Отдых строителям полагался по воскресеньям да по большим праздникам. Часть рабочих, еще не порвавших окончательно с крестьянским трудом, на Петров день разъезжались по деревням на время сенокоса.

Множество строек, происходивших в Москве, создавали разного рода неудобства жителям, оставшимся в городе. По этому поводу в 1914 году поделился наболевшим с читателями «Голоса Москвы» обозреватель городской жизни М. Любимов:

«Строительный сезон начался, и на московских улицах уже воздвигаются заборы, за которыми идет постройка небоскребов. Ничего нельзя против этого иметь.

Но беда в том, что каждая новостройка делает прилегающий к ней район улицы непроходимым и непроездным.

На каждой стройке заняты десятки, иногда сотни пеших и конных рабочих, и все они считают, что улица находится в их исключительном пользовании. Они держат себя около построек, как гунны в завоеванной стране, решительно не желают считаться ни с чьими интересами.

Улицы загромождаются десятками подвод, не оставляющими проезда извозчикам, а на требование освободить дорогу раздается такая «словесность», что нужно зажимать уши.

К великому моему несчастью, мне ежедневно приходится проезжать мимо нескольких построек и ежедневно же испытывать всю прелесть столкновений с гуннами, именующимися в Москве строительными рабочими. Дошло до того, что я просто с ужасом выхожу из дома, потому что заранее знаю о предстоящем удовольствии выслушивать ругань между моим извозчиком и ломовыми, загромоздившими всю улицу и не дающими возможности проехать. О ежедневной потере нескольких минут времени я уже не говорю».

Обыватели, вынужденные оставаться в городе, стоически мирились с неудобствами, а счастливчики, обосновавшиеся на дачах, наслаждались подмосковной природой. Занятия дачников былых времен, как нам кажется, не требуют подробных описаний. Понятно, что это были прогулки по окрестностям, сбор ягод и грибов, купание, катание на лодках и велосипедах.

Журналисты-обозреватели дачных сезонов отмечали, что среди москвичей периодически возникали различные массовые увлечения под девизом «А чем мы хуже соседей!». Скажем, стоило кому-нибудь разбить перед своей дачей какую– нибудь особо пышную клумбу, как тут же возникала самая настоящая эпидемия устройства цветников. Тем более что сделать это было не сложно – по заказам публики садовники-профессионалы высаживали в клумбы готовую рассаду в горшках-летниках, стоивших копейки.

В начале XX века наблюдалась «велосипедная эпидемия». Местностью, наиболее приспособленной для поездок на «бициклетах» – так в то время называли двухколесные машины, – считался Петровский парк. Побродив по его дорожкам, литератор А. А. Осипов поделился с читателями «Московского листка» своими наблюдениями: