Анна Ковалова - Довлатов

К середине шестидесятых Сергей Довлатов не мыслит себе другой судьбы, кроме судьбы профессионального писателя. Блестящий устный рассказчик, красавец, гуляка, каждый день он встает в шесть утра и печатает на машинке рассказы. Тщательно правит, переписывает, подшивает в папку, показывает знакомым, с трепетом ожидает критических замечаний. Пытается пристроить свою прозу в журналы и издательства. Кое-что печатают в Москве, но на лицах ленинградских редакторов писатель Довлатов встречает лишь недвусмысленное желание поскорее избавиться и от него самого, и от его рукописей…

Тому было несколько причин. Традиционно издательства отдавали приоритет тем, кто уже состоял в Союзе писателей. Эти авторы работали в соответствии с ежегодными тематическими планами, которые издательства получали от вышестоящих структур. Планы эти указывали идеологическую направленность предполагаемых к выпуску произведений. Рассказ стороннего автора, не соответствующий этим планам, мог быть напечатан, но только если он не содержал ни малейшего идеологического или эстетического изъяна. Авторы, за которыми числилось (хотя бы по слухам) неблаговидное поведение, автоматически попадали в зону особо пристального внимания цензоров. Произведение, принятое издательством или редакцией журнала к рассмотрению, рецензировалось профессиональными писателями и критиками, а затем попадало к редактору, у которого были самые широкие полномочия для внесения в текст всевозможных изменений. Далее, все тексты проходили Горлит — собственно цензуру. Ситуация усугублялась тем, что издавать что-либо за свой счет (даже под контролем государства) было категорически запрещено [1] Подробнее об этом см. также: Иванов Б. И. Литературные поколения в ленинградской неофициальной литературе в 1950–1980-е годы // Долинин В. Э., Иванов Б. И., Останин Б. В., Северюхин Д. Я. Самиздат Ленинграда: 1950–1980-е: Литературная энциклопедия / Под общей ред. Д. Я. Северюхина. М.: НЛО, 2003. С. 535–584. .

Коллеги-литераторы, которые были хотя бы на несколько лет старше Довлатова, оказались в гораздо более выгодном положении, чем он. Суд над Иосифом Бродским вызвал такой резонанс, что КГБ и Союз писателей на какое-то время снизили барьер для вступления в официальную литературу. В первой половине шестидесятых большинство довлатовских знакомых сумели профессионализироваться. Если бы Довлатов не ушел на три года в армию, он бы мог успеть проскочить, но теперь ситуация оказывается практически безнадежной. Между тем путь старших братьев страшно заманчив, и Сергей потратит еще много лет в тщетных попытках войти в советскую литературу с парадного входа.

Роковой поворот в жизни Сергея Довлатова случился 30 января 1968 года. В этот день в Доме писателей проходит многолюдный Вечер творческой молодежи Ленинграда, на котором выступили Иосиф Бродский, Владимир Марамзин, Владимир Уфлянд, Валерий Попов, Яков Гордин, Борис Вахтин и другие литераторы. Довлатов еще не понимал, что после этого события путь в ленинградское отделение Союза писателей для него окончательно закроется.

Действующие лица:

Борис Борисович Рохлин, писатель

Елена Давидовна Довлатова, вдова Сергея Довлатова

Михаил Борисович Рогинский, журналист

Дмитрий Николаевич Дмитриев, школьный друг Сергея Довлатова

Василий Александрович Воронцов, фотограф, в 1960-е гг. — фотокорреспондент газеты «За кадры верфям»

Леонид Иосифович Копыловский, архитектор

Владимир Иосифович Уфлянд, поэт и художник

Иосиф Александрович Бродский, поэт

Лев Лосев, поэт

Анатолий Генрихович Найман, поэт

Яков Аркадьевич Гордин, писатель

Людмила Яковлевна Штерн, писатель

Валерий Георгиевич Попов, писатель

Евгений Борисович Рейн, поэт

Андрей Юрьевич Арьев, писатель

Валерий Михайлович Воскобойников, писатель

Станислав Сергеевич Гусев, последний секретарь В. Ф. Пановой

Марина Юрьевна Вахтина, внучка В. Ф. Пановой

Николай Борисович Вахтин, внук В. Ф. Пановой

Любовь Вульфовна Инфантьева, внучка В. Ф. Пановой

Елена Константиновна Клепикова, писатель

Я встретился с бывшими приятелями. Общаться нам стало трудно. Возник какой-то психологический барьер. Друзья кончали университет, серьезно занимались филологией. Подхваченные теплым ветром начала шестидесятых годов, они интеллектуально расцвели, а я безнадежно отстал. Я напоминал фронтовика, который вернулся и обнаружил, что его тыловые друзья преуспели. Мои ордена позвякивали, как шутовские бубенцы.

Я побывал на студенческих вечеринках. Рассказывал кошмарные лагерные истории. Меня деликатно слушали и возвращались к актуальным филологическим темам: Пруст, Берроуз, Набоков…

Борис Рохлин:

Изгнание из университета, служба в охране лагерей для уголовников могли бы сломать любого. У него же это обернулось прекрасной прозой. Но ощущение выброшенности из жизни, своего «отставания», «аутсайдерства» было, насколько я знаю, в те времена ему присуще.

Однажды, после возвращения Сергея в Ленинград, ко мне зашел приятель и сообщил, что Довлатов сидит дома, никуда не выходит и всех ненавидит. Последнее больше говорит о нашем общем приятеле, чем о Сергее. На что на что, а на ненависть он не был способен. Правда, было, пожалуй, и затворничество, и ощущение безвозвратно утраченного времени. Но здесь на помощь пришло творчество.

( Рохлин Б. Скажи им там всем // Малоизвестный Довлатов: Сборник. СПб., 1995. С. 414–415)

Елена Довлатова:

Когда Сережа вернулся из армии, сразу стало понятно, что он будет заниматься литературой, к тому времени у него уже были написаны рассказы на армейском материале. Помню, еще до того как я переехала в коммунальную квартиру на Рубинштейна, мы снимали крохотную пятиметровую комнату в Автове. Сережа тогда рассчитывал, что по состоянию здоровья ему удастся уйти из армии пораньше, и ему дали довольно длительный отпуск. Там он и написал свою первую повесть. Я думаю, осознание того, что он будет писать рассказы, пришло к Сереже в армии, хотя сначала он оттуда присылал отцу письма со стихами. После армии Сережа писал очень много и довольно быстро. Он старался использовать для этого любую возможность и писал даже в рабочие часы, если это удавалось. Постепенно, когда он уже становился профессиональным писателем, Сережа стал предпочитать работать утром.

Михаил Рогинский:

Сережа начинал робко, я могу даже сказать — непрофессионально. Однажды он с какой-то робостью в голосе обратился ко мне с вопросом, сможет ли он зарабатывать на жизнь литературой. Я ему достаточно определенно сказал: нет. Он писал какие-то рассказы о спортсменах, все это казалось ходульным и надуманным. Я не верил в него как в писателя — и ошибся, как известно.