Анна Ковалова - Довлатов

Хотя есть в эстонской ментальности одна чудесная черта, которую живущие здесь русские постепенно перенимают. Это тяга к приватности. Здесь никто никого не учит жить. Всем на всех наплевать, если хотите. Каждый живет сам по себе. Идешь по городу и точно знаешь, что никто к тебе не пристанет по поводу нелепой шляпы или очков, никто не будет комментировать то, что ты куришь. В России тогда это было сплошь и рядом. Я думаю, Сергей очень устал от этого, от того, что постоянно кто-то вмешивается в его личную жизнь. Многим москвичам и ленинградцам импонировала наша внутренняя приватность. Они приезжали пожить спокойно.

Тамара Зибунова:

Первое Сережино официальное место работы — кочегарка. Там он продержался полтора месяца, а потом его пригласили в газету Эстонского морского пароходства «Моряк Эстонии». Месяцев девять, наверное, Сережа проработал ответственным секретарем, получил прописку. Его друзья-журналисты, Миша Рогинский и Виталий Репецкий, помогли получить внештатную работу. Через некоторое время Довлатова пригласили в «Советскую Эстонию» в отдел информации.

Я обошел все таллиннские редакции. Договорился о внештатной работе. Взял интервью у какого-то слесаря. Написал репортаж с промышленной выставки. Попросил у Шаблинского двадцать рублей в счет будущих гонораров. Голодная смерть отодвинулась.

Более того, я даже преуспел. Если в Ленинграде меня считали рядовым журналистом, то здесь я был почти корифеем. Мне поручали все более ответственные задания. Я писал о книжных и театральных новинках, вел еженедельную рубрику «Другое мнение», сочинял фельетоны. А фельетоны, как известно, самый дефицитный жанр в газете. Короче, я довольно быстро пошел в гору.

Михаил Рогинский:

Когда Сережу брали на работу в нашу газету, Генрих Францевич меня вызвал и спросил, могу ли я за него поручиться. Я сразу ответил: «Бесспорно». И дело даже не в том, что Сережа был мой друг: в тот момент я был с Туронком честен. Я был совершенно уверен, что Сережа будет работать в соответствии с ситуацией и играть по правилам. Я знал, что ему хватит ума не пропагандировать какие-то антиправительственные идеи в республиканской партийной газете. Если бы кто-то принес в редакцию антисоветскую статью, ему бы даже ничего за это не было. Вероятнее всего, над ним бы просто посмеялись.

Борис Ройтблат:

Про идеологию — применительно к Довлатову — говорить нет смысла. Он был от этого безнадежно далек. Однако не могу сказать, что в редакции он работал только ради денег. Это не так. Репортерскую работу, в лучшем смысле этого слова, он любил. Он писал о том, как нашли старинный клад, как лечили простуженного тигра, и все такое. С таким же успехом он мог писать это и для «Нью-Йорк таймс» — и там опубликовали бы. В пропаганду бессмертных идей Довлатова не вмешивали. Знали, все равно бесполезно. В редакции тогда было по-своему золотое время. Штатных бездарей, как и нештатных стукачей, терпели. Писать крамолу, конечно, не давали, да никто и не порывался. Но и оргвыводов за крамольные анекдоты не делали. Гати говорила так: «Тут, в редакции, можно болтать про что угодно. Но — только тут!» Довлатов этим редко пользовался. Довлатов относился к властям как аристократ — с брезгливостью. Это был не страх. Это была именно брезгливость.

( Ройтблат Б. Ноктюрн. (Памяти Сергея Довлатова) // «Новое русское слово», 22–23 августа 1998)

Елена Скульская:

Газета «Советская Эстония» содержала огромный штат — сто человек. При этом делать в редакции было решительно нечего, так что все эти люди с десяти утра до шести вечера рассказывали всякие истории и развлекали друг друга, как могли, с маленькими перерывами на работу. Одни писали крохотные заметки раз в неделю, другие раз в неделю их проверяли на наличие скользких мест.

— Вы допустили грубую идеологическую ошибку.

— ?

— Вы перечисляете страны…

— Разве нельзя?

— Можно и нужно. Дело в том, как вы их перечисляете. В какой очередности. Там идут Венгрия, ГДР, Дания, затем — Польша, СССР, ФРГ…

— Естественно, по алфавиту.

— Это же внеклассовый подход, — застонал Туронок, — существует железная очередность. Демократические страны — вперед! Затем — нейтральные государства. И, наконец, — участники блока…

Сергей Боговский:

Работа в эстонских газетах была для Довлатова циничным зарабатыванием денег, и ничем больше. Он действительно часто писал всякие очерки о несуществующих людях или — того хуже — о своих приятелях. Кстати, и обо мне он однажды написал статью, высосанную из пальца. В общем, он, как мог, зарабатывал деньги. И при этом направо и налево всем объявлял, что журналистика — презренное занятие.

Я переписал информацию, отдал в секретариат. Назавтра вбегает Туронок:

— Вы надо мной издеваетесь! Вы это умышленно проделываете?!

— Что такое?

— Вы перепутали страны народной демократии. У вас ГДР после Венгрии. Опять по алфавиту?! Забудьте это оппортунистическое слово! Вы работник партийной газеты. Венгрию — на третье место! Там был путч.

— А с Германией была война.

— Не спорьте! Зачем вы спорите?! Это другая Германия, другая! Не понимаю, кто вам доверил?!. Политическая близорукость! Нравственный инфантилизм! Будем ставить вопрос…

За информацию мне уплатили два рубля. Я думал — три заплатят…

Елена Скульская:

Сергей служил в отделе информации «Советской Эстонии», где контрольные шедевры выглядели примерно так: «Удивительный подарок сделали строители IV СМУ жителям II микрорайона: на 3 месяца раньше срока открылся новый магазин АВС-5». По желанию добавлялось: «Есть особая магия цифр». Называлась же заметка непременно: «И мастерство, и вдохновение». Если автор возражал, мол, такой заголовок был уже в предыдущем номере, его мягко шлепали по руке: «Ничего страшного, это Пушкин, это не стареет».

Через коридор лежал отдел культуры, на который Сергей посматривал, но куда его пока не пускали. Контрольные шедевры здесь были сложнее и богаче, что-нибудь вроде: «Мы сидим на даче писателя, такой же добротной и поместительной, как и сам хозяин…».

( Скульская Е. Перекрестная рифма // Малоизвестный Довлатов: Сборник. СПб., 1995. С. 491)

Борис Ройтблат:

Осенью 1973 года я толкнул дверь какого-то кабинета и вошел. Это было в самой богатой партийной редакции Таллинна. Мне сказали — тут можно заработать. За столом сидел тот крупный человек в твидовом пиджаке. Я его не вспомнил. Я сказал, что хочу заработать. «Сколько вам надо для полного счастья?» — спросил он. «Двадцать рублей», — ответил я. На мне были старые мореходские штаны и чужая куртка. Я был небритый и смотрелся, как урка. Довлатову и Гати на это было наплевать. Мое голодное нахальство им понравилось. Мне дали редакционное задание — написать о портовых лоцманах. В тот вечер и всю ночь я выходил с лоцманами в море и залезал по штормтрапам на пароходные палубы. Я написал про это два очерка и принес их в редакцию. Один напечатали, а другой — про мою пьянку с капитаном финского рудовоза — нет. Мне дали стол в кабинете, где работали Гати и Довлатов. Гати все устроила по начальству, а Довлатов ее попросил. Так я стал репортером.