Анна Ковалова - Довлатов

Детей мы наказываем за одно-единственное преступление. Если они чего-то не доели…

Елена Довлатова:

В нашей американской квартире условия были и есть не такие уж роскошные, но все-таки она оказалась удобнее ленинградской. У нас появилась еще одна комната: в Ленинграде их было всего две. Рано утром, никого не тревожа, Сережа вставал, садился за свой стол и начинал работать. Дел у него всегда было очень много: кроме того, что он писал книги, он постоянно работал для того, чтобы получать деньги, — писал скрипты на радио, например. Но это он мог делать и вечером. В той же комнате стоял телевизор, рядом диван, и мама Нора всегда вечерами смотрела кино, вся семья крутилась где-то рядом. А Сережа за столом сидел и работал, писал свои скрипты.

Помимо евреев в нашем районе живут корейцы, индусы, арабы. Чернокожих у нас сравнительно мало. Латиноамериканцев больше. Для нас это загадочные люди с транзисторами. Мы их не знаем. Однако на всякий случай презираем и боимся.

Косая Фрида выражает недовольство:

— Ехали бы в свою паршивую Африку!..

Сама Фрида родом из города Шклова. Жить предпочитает в Нью-Йорке…

Если хотите познакомиться с нашим районом, то станьте около канцелярского магазина. Это на перекрестке Сто восьмой и Шестьдесят четвертой. Приходите как можно раньше.

Нина Аловерт:

Я познакомилась с Сергеем Довлатовым в апреле 1979 года на квартире у Татьяны Ретивовой, это прелестный фотограф, дочь эмигрантов «первой волны». В большом лофте (лофт — обширное, со снятыми перегородками, помещение в доме) европеизированного нью-йоркского района Гринвич-Виллидж мы собрались на встречу с авторами парижского журнала «Эхо», который издавал Владимир Марамзин. Тогда эти эмигрантские встречи случались очень часто: художники делали выставки на частных квартирах, устривались вечера поэзии. А Таня всегда любила русское искусство и потому проводила у себя дома, в этой колоссальной студии, вечера русской культуры. Самого Марамзина в тот вечер не было, но из Парижа прилетели Олег Целков и Александр Глезер. Рядом с ними сидел скромный юноша Эдик Лимонов, будто совсем заурядный, с ежиком и в очках.

Все собравшиеся писатели должны были что-то прочесть. Довлатов тогда впервые читал свои «Записные книжки» — то, что он потом назвал «Соло на ундервуде» — коротенькие истории о друзьях и о прошлой жизни. Он казался очень сердитым и напряженным, выступал перед аудиторией в первый раз. К тому же Сережа, ощущавший себя писателем, формально таковым не был: к тому времени он еще не напечатал ни одной книги. А вокруг были известные люди. Тогда Сережа еще не очень понимал ситуацию вокруг русской эмиграции в Америке. Он не знал, как его встретят. Он волновался. Поэтому, может быть, Довлатов читал свои рассказы несколько агрессивно. Но всем очень понравилось, его выступление вызвало восторг.

Женя Рейн оказался в Москве. Поселился в чьей-то отдельной квартире. Пригласил молодую женщину в гости. Сказал:

— У меня есть бутылка водки и 400 гр. сервелата.

Женщина обещала зайти. Спросила адрес. Рейн продиктовал и добавил:

— Я тебя увижу из окна.

Стал взволнованно ждать. Молодая женщина направилась к нему. Повстречала Сергея Вольфа. «Пойдем, — говорит ему, — со мной. У Рейна есть бутылка водки и 400 гр. сервелата». Пошли.

Рейн увидел их в окно. Страшно рассердился. Бросился к столу. Выпил бутылку спиртного. Съел 400 гр. твердокопченой колбасы. Это он успел сделать, пока гости ехали в лифте.

Нина Аловерт:

В тот вечер я впервые его сфотографировала. Приехав в Америку, я решила, что раз я держу фотоаппарат в руках, нужно оставить достоверное свидетельство о таком удивительном явлении, как русское зарубежье. Когда-нибудь насильственно разъятая на части русская культура будет рассматриваться как единое целое. Тогда мне и в голову не могло прийти, что это случится так скоро, и мои снимки понадобятся в России еще при моей жизни. Кстати сказать, Довлатов очень не любил фотографироваться. Тогда он сердито на меня посмотрел и спросил нашу общую подругу: «А это еще кто?» Она ему ответила: «Не обращай внимания. Это такая жалкая, несчастная женщина. Пусть себе снимает».

Александр Генис:

Как только Довлатов появился в Америке, он пошел в редакцию «Нового русского слова», где к тому времени уже работала его жена Лена. Там мы и познакомились. Мы невероятно быстро нашли общий язык, может быть, потому, что уже немножко знали друг друга по публикациям. В тот же день мы пошли гулять по Нью-Йорку, крепко выпили, и почему-то сразу же перешли на «ты», хотя для Сережи, как и для меня, перейти на «ты» было не так просто. Он дружил с людьми десятилетиями, называя их на «вы». Эта встреча стала для меня очень радостным событием, потому что после нее началось самое интересное в моей жизни в эмиграции — дружба с Довлатовым. Общение с ним всегда было праздником, особенно для тех, кто ценил и любил слово. С ним было очень приятно делиться словами.

Елена Довлатова:

Конечно, здесь во многом было проще. Сережа, например, всегда очень хотел быть хорошо одетым, а в Союзе было очень трудно купить приличную одежду, в особенности таких больших размеров, которые подходили Сереже. В этом смысле здесь сбылась его маленькая мечта. Он приобрел два кожаных пиджака, купил джинсы и несколько хороших рубашек. Когда его спрашивали, чего бы он еще хотел купить, он говорил, что у него уже всё есть. И шутя добавлял, что, если будут свободные деньги, можно будет основать какой-нибудь фонд нуждающихся матерей.

Советское государство — не лучшее место на земле. И много там было ужасного. Однако было и такое, чего мы вовек не забудем.

Режьте меня, четвертуйте, но спички были лучше здешних. Это мелочь, для начала.

Продолжим. Милиция в Ленинграде действовала оперативней.

Я не говорю про диссидентов. Про зловещие акции КГБ. Я говорю о рядовых нормальных милиционерах. И о рядовых нормальных хулиганах…

Если крикнуть на московской улице «Помогите!» — толпа сбежится. А тут — проходят мимо.

Там в автобусе места старикам уступали. А здесь — никогда. Ни при каких обстоятельствах. И надо сказать, мы к этому быстро привыкли.

В общем, много было хорошего. Помогали друг другу как-то охотнее. И в драку лезли, не боясь последствий. И с последней десяткой расставались без мучительных колебаний.

Не мне ругать Америку. Я и уцелел-то лишь благодаря эмиграции. И все больше люблю эту страну. Что не мешает, я думаю, любить покинутую родину…