Иван Медведев - Пограничные зори

На границе есть телефонная связь, а сигнальные ракеты даются на всякий случай. Нигде так, как здесь, не берется в расчет случай. Выходя в наряд, пограничники экипируются как для боя. Это очень действует на молодых солдат. Они думают, что если выданы боевые патроны, значит обязательно придется стрелять.

Чуприна только-только начал избавляться от этого заблуждения. За полтора месяца стрелять довелось лишь на стрельбище. Границу, или линейку, как ее называют «старички», он увидел на втором году службы. А до этого служил «в тылу» — в гарнизоне части.

Там таких дождей не было. И темени такой тоже не было. Ночи как ночи, дожди как дожди.

В тылу все было проще. Теплая мастерская, теплые сухие стружки. Как дома. Позанимался, поработал, а вечером по распорядку — отбой. Когда окна плачут слезами дождя, спится крепко.

Отец так и говорил: «Старайся, Иван, по специальности попасть. В армии специалист ценится».

Сам-то в войну не устраивался по специальности. Он тоже плотник, но пять лет и рубанка не видел: из окопов — в госпиталь, оттуда — в окопы…

Чуприна-младший устроился по специальности легко. Среди молодых солдат отбирали трактористов, шоферов, слесарей и, конечно, плотников. Он делал рамки, мишени и прочую мебель, работал с душой — не привык халтурить. Его заметили, и когда молодым пришел черед отправляться на границу, оставили в роте. Вручили ключи от мастерской, где стоял верстак, и Чуприна потихоньку пилил, строгал, по воскресеньям ходил в городской отпуск. Одним словом, служба была не в тягость. Без скатки и лопатки.

А ребята, с которыми призывался, разъехались по заставам, разошлись по горам, что громоздились невдалеке — зимой белые от снега, осенью — серые, неприветливые, весной — зеленые, веселые, как акварельная картинка…

Ребята не надолго приезжали в управление части. Хвалились задержаниями. Поблескивали значками. Чуприна смотрел на них и удивлялся: вроде бы другими стали хлопцы. Не то чтобы совсем не похожими на прежних, а все-таки другими. И осанка, и походка, и даже загар иной. И в глазах светится что-то такое, чего Чуприна раньше у них не замечал.

Ребята приезжали в гости и снова уезжали «домой», а у Чуприны потом рубанок валился из рук, и видел он себя таким же, как эти ребята — с походкой пограничной, с загаром пограничным.

…На докладные командир отвечал Чуприне: «Приветствую ваше желание, однако…»

Но капля и камень долбит. Все же направили Чуприну на заставу. И теперь он каждый день выходит в наряд. В плаще, перекрещенном ремнями, он ничем не отличается от старослужащих…

А дождь лил и лил. Отчаянный, предвесенний. Плащ не выдержал, и по телу, еще не остывшему после ходьбы, потекли холодные струйки. Вода проникала и в рукава. Чуприна ежился. Но беспокоил не только холод. К плеску дождя примешивался какой-то далекий гул. С каждой минутой он становился явственней. И Чуприне опять вспомнилось: «Сель». С тревогой он прислушивался к нарастающему рокоту.

Внизу клокотал невидимый поток. Он тащил каменные глыбы, злобно колотил ими по стенам щели.

Непрерывный рокот, от которого каменное ущелье словно начало вибрировать и медленно двигаться, заполнил все. Чуприна прикрыл глаза, и ему почудилось, что площадка плывет. Противный до тошноты страх охватил парня, прижал его к стене. Чуприна схватился за небольшой щербатый выступ — площадка перестала двигаться, и солдат понял: его укачивает шум. Он никогда не думал, что шум может укачивать.

А страх не проходил. Площадка в самом деле вздрагивала. Еще несколько ударов, и она не выдержит напора воды. Солдату представилось, как, оторванную от каменной стены, площадку захлестывает ревущий поток. И никто не услышит крика, никто не увидит, как он, Чуприна, барахтается в воде. А потом выбросит его на равнине возле заставы…

Площадка вибрирует и опять медленно уплывает, руки опять хватаются за выступ в стене. Темная исполинская глотка ущелья без умолку ревет. Кажется, в громадном зеве перекатываются и сталкиваются каменные слова: «Зачем пришел! Вернись назад. Уйдешь?» — «Уйду! Завтра же уйду от вас, проклятые горы!..»

Чуприна перестал думать о потоке. И в первый раз за ночь подумал не о том, что может случиться с ним сейчас, а о том, что будет завтра.

Завтра не обещало ничего хорошего. Командир вызовет на беседу. Что да как. Зачем же тогда было проситься на заставу, если умеешь только доски строгать. «Уходи! — смеялись горы. — Стыд забудется. Уходи». — «Уйду. Завтра же».

Ночь медленно таяла, вместе с ней таял и гул потока. Дождь прекратился, а когда — Чуприна и не заметил. Серое утро раздвинуло облака, между ними образовалась полоска синего беззвездного неба. Поток смирнел на глазах. Бурая грязевая жижа уже не ревела под площадкой.

Утро вытеснило ночной страх; Чуприна радовался тому, что с ним ничего не случилось. Но посмотрел на противоположную площадку и обмер: на ней никого! Поток оставил лишь грязные полосы на стене выше карниза, где находился Гришин. Эх, Чуприна, Чуприна! А ты думал, что ему легче.

Тем временем Гришин, разбрызгивая жижу, бежал к Чуприне. Такой же, как и вчера, только грязный весь, с ног до головы. Он вскарабкался на площадку, весело засмеялся.

— Жив? Жив! А я волновался за тебя…

У Чуприны захватило дух.

— Волновался? Гришин, ты думал обо мне? Серьезно?

Гришин промолчал. А Чуприне хотелось без конца говорить и слушать человеческий голос.

— Боялся? — спросил Гришин.

— Боялся.

— Я еле дождался конца всего этого… Площадку заливало, так я вцепился в камень. Кажется, и зубами держался, — добавил Гришин. — Ну и сель был! Теперь не отстираешься.

— Гришин, ты серьезно думал обо мне?

Гришин прямо посмотрел ему в глаза, усмехнулся.

— Думал. И потому не так страшно было. Надо же было о чем-то думать.

— И я думал. Сперва — только о том, как меня смоет. А начал думать о другом, и страх немного прошел. И еще думал, что тебе легко — ты ведь привычный, и с заставой говорить мог: у тебя же связь была. Гришин снова усмехнулся.

— Связь? Смотри…

Там, где вчера проходила линия связи, блестели ручьи. В глине, принесенной потоком, не было видно столбов с отметкой «1954 г.».

— Последний такой сель был в пятьдесят четвертом…

Гришин удивленно взглянул на Чуприну, потом догадался:

— Дату, что ли, на столбах вспомнил?

С трудом вытаскивая ноги из вязкой грязи, Чуприна и Гришин брели на заставу. Третья балка осталась позади. Тихая, спокойная Третья балка, похожая на песчаные часы.

— Поработал сель, — сказал Гришин, оглядываясь.

На том месте, где тянулись ровные ряды проволочных заграждений, жирно поблескивала глина, такая же, как и в Третьей балке.

— Придется нам поработать, Иван.