Иван Медведев - Пограничные зори

— Когда-то было время, сынок, — неторопливо проговорил Кулы-ага, — сказал бы ты мне: «Кулы-ага, сведи меня к колодцу в песках», — я бы свел. Сказал бы ты: «Кулы-ага, сведи меня на самую высокую гору», — я бы свел, А теперь стар стал Кулы-ага, глаза плохи, уши плохи… Нет, не знаю, сынок, где погранзастава, А зачем тебе? И чего это ты ночью по горам шляешься?

Время было дорого, и Черкезу не стоялось на месте, но как не уважить старика, не ответить на его вопрос? Черкез стал наскоро рассказывать, что приключилось с ним в этот вечер.

Нагнувшись к Черкезу, выставив вперед седую бороду, Кулы-ага внимательно слушал его торопливый рассказ.

Когда Черкез на секунду умолк, чтобы перевести дух, старик нетерпеливо спросил:

— Да как же ты от них удрал-то?

— А вот, друг выручил, — ответил Черкез, шлепнув ладонью по шее осла.

И мальчик рассказал старику, как он закричал, чтобы привлечь внимание тех, кто, как ему показалось, проходил низом ущелья, и, тогда неизвестный схватил его за горло и чуть не придушил. Но тут откуда-то издалека донесся громкий крик осла, и неизвестные страшно обрадовались, потому что их мучил голод, и они все поспешили туда — на крик осла. Но он, Черкез, нарочно стал их кружить и завел в чащу на самом краю крутого обрыва — только они не знали, что там обрыв. А он улучил минуту, юркнул в кусты и кубарем полетел вниз. Он знал куда летит, знал, что там внизу не камни, а мягкая лужайка, — не раз при ярком солнышке он потехи ради скатывался с этого обрыва, Так он от них и удрал — и прямо к своему ослу…

Слова Черкеза произвели сильное впечатление на Кулы-ага.

— Да-а, видел, чего в двенадцать-то лет натворить можно! — с завистью произнес старик. — А мне вот уже восемьдесят второй пошел… — прибавил он со вздохом — Ну, ты молодец, парень! Чтоб твои уши и глаза всегда были такими чуткими и зоркими…

— Кулы-ага, посоветуй, что мне теперь делать? — попросил Черкез.

Кулы-ага просто сознался:

— Для таких сложных вопросов, сынок, голова моя уже слаба. Спросил бы ты меня что-нибудь насчет жатвы… Думается мне все же, что надо тебе поспешить в село — там народ поднимать. Только смотри не попадись опять этим в лапы.

Черкез и сам уже пришел к такому решению. Ударив ослика пятками в бока, он ткнул его палкой в шею и поч катился вниз.

И снова в тишине ночи зацокали копыта по каменистой тропке, и луна, поднявшаяся уже на высоту пики, отбросила на склон холма длинную скользящую тень мальчика верхом на осле.

Ну и ночка! Да, не раз будет Черкез вспоминать эту ночь. Никогда еще за всю его недолгую жизнь не приходилось переживать такого. Уже натерпелся он страху и, подъезжая наконец к родному селу, никак не думал, что эта ночь готовит ему новую неожиданность.

У окраины уснувшего села (время-то, верно, уж подходило к полуночи) ослик, переходя вброд ручей, остановился и жадно припал к воде. Все понукания оказались напрасными, и Черкезу, несмотря на овладевшее им нетерпение, пришлось дать другу напиться. Пока ослик утолял жажду, Черкез смотрел в прозрачную серебристую воду ручья, в которой, чуть колыхаясь, отражалась луна. Потом он поднял голову и окинул взглядом село. Оно лежало перед ним темное, притихшее, и только в самом крайнем, стоявшем на отшибе домике светился огонек. Это был домик Черкеза.

«Значит, отец дома, — обрадованно подумал Черкез. — Верно, мать кормит его ужином. Мы с ним сейчас сразу поедем на заставу. Я сведу пограничников на то место, где прятались чужие. Пограничники пойдут по следам и поймают их. Далеко-то не уйти им — не знают дороги».

Напившись, ослик фыркнул, отряхнулся и зашагал дальше.

…Привязав осла во дворе, Черкез взбежал на крыльцо, распахнул дверь и замер на пороге.

На столе горела лампа, мать стояла возле печки, а на скамейке у стола сидел человек в шапке. При появлении Черкеза он встал. У него был огромный подбородок, и даже при тусклом свете лампы бросался в глаза глубокий шрам, рассекавший левую бровь…

Мать бросилась к Черкезу:

— Сынок, где же ты был так долго? Уж я чего только не передумала!.. Сердце совсем изболело, словно в него щепку воткнули… Ну, садись скорей, поешь. Тут к нам гость пришел: с важным каким-то поручением едет, да сбился с пути. Сейчас я вас накормлю обоих. Да где же ты пропадал, скажи?

Первой мыслью Черкеза было, что неизвестный убьет и мать и его самого, стоит ему хоть чем-нибудь выдать себя или дать понять матери, что этот человек — враг. И врать нельзя: это его заставит насторожиться. И Черкез ответил как ни в чем не бывало, словно уже и позабыл о недавней встрече или не придал ей значения, а может, и не узнал в госте чужого человека, которого случайно повстречал ночью в горах.

— Осла потерял. Бился, бился, насилу нашел! Ой, мама, давай скорее есть, прямо помираю с голоду! — И Черкез шагнул к столу.

Свет лампы упал ни его лицо, и мать всплеснула руками:

— Сынок, где это ты так оцарапался? И рубаху порвал!

— Говорю тебе, осла искал! Забрался он в самые заросли, — буркнул Черкез, сел и с жадностью принялся уписывать хлеб, ни на кого не глядя.

— Как же ты его упустил? Чудно! — сказала мать.

— Так это ты, значит, осла звал? — с расстановкой проговорил гость, и в голосе его Черкезу отчетливо послышалась угроза.

Мать посмотрела на сына, потом на гостя и на минуту задержала на нем взгляд:

— А ты что стоишь, гость? Садись, сейчас горячего подам.

Она довольно долго возилась у печки, потом поставила на стол миску, налила две тарелки супу. Черкез, беря у матери тарелку, поглядел ей прямо в глаза. Говорить он не мог и все вложил в этот взгляд. Мать, казалось, хотела что-то спросить, но промолчала и только едва приметно покачала головой.

Гость молча хлебал суп.

В комнате было тихо. Мать стояла, прислонившись к печке, сложив на груди руки и поглядывала то на сына, то на гостя. Все трое молчали.

Первым заговорил чужой:

— А ты, малый, я вижу, храбрец, не боишься ночью по горам один ездить.

Черкез невнятно пробормотал что-то, уткнувшись в свою тарелку.

Мысли вихрем проносились в его голове, но он не мог принять никакого решения. Побежать разбудить соседей? А если этот погонится и убьет? А мать? Она может броситься за ними, и тот убьет и ее. Нет, нельзя действовать опрометчиво. Черкез в этом уже убедился там, в горах. Если бы он мог дать матери хоть какой-то намек! Она бы вышла, будто невзначай, зачем-нибудь и позвала бы соседей. Но как это сделать, чтобы не заметил тот?

— А чего бояться! — ответил он гостю. — В горах у нас тихо, спокойно. Злых зверей нет. Злых людей — тоже. — Черкез украдкой бросил на мать быстрый взгляд. — Волки, шакалы — это известные трусы. Правда, в прошлом году, помнишь, мама, поймали у нас в горах какого-то бандита… — Черкез заметно оживился; он даже перестал есть и повернулся к матери: — Вот страшилище-то! Помнишь, мама? Огромный, кудлатый! А конь у него — ну прямо с дом…