Борис Елисов - Люди долга и отваги. Книга первая

Но вот лопата одного из сотрудников наткнулась на что-то твердое. Вокруг него мгновенно собралась вся группа. Каждому хотелось взглянуть на находку. Это была большая плоская жестяная коробка. В ней, как потом выяснилось, лежали завернутые в клеенку картины «Святое семейство» и «Иоанн Богослов». Федорович торжествовал.

— Поздравляю, Владимир Семенович, — сказал Миронов. — Вы очень помогли нам. Надеюсь, что поможете найти и остальные картины. Тогда и вашу награду обмыть можно будет.

— Меня деньги мало интересуют, — скривился Федорович. — Хотя, признаться, не помешали бы, — засмеялся.

— Продолжайте в том же духе, — посоветовал Вуль, выслушав доклад Миронова о результатах поездки в Покровско-Стрешнево. — Ни в коем случае Федорович не должен догадываться о наших подозрениях. Пока не найдены остальные картины, будем делать вид, что верим ему во всем, считаем своим добровольным помощником. Кстати, постарайтесь раздобыть блокнот, из которого был вырван листок с планом.

Эксперты установили, что листок — из блокнота Федоровича. Они обнаружили там вмятины от карандаша, идентичные нарисованному плану. Причем, согласно их выводам, листок был умышленно испачкан и смят. А вскоре Федорович принес еще один план, найденный, по его словам, в книгах Кокарева. На этот раз крестика или другого какого-либо знака на плане не было. На нем лишь стояли два слова, написанные печатными буквами «Михнево» и «Ягличево». От слова «Михнево» в сторону слова «Ягличево» шла указательная стрелка, а над ней стояла цифра «9». Далее вдоль начерченных деревьев тянулась узкая заштрихованная полоска. Можно было догадаться, что это один из районов Подмосковья.

Утром Миронов, оперативный уполномоченный Федор Безруков, двенадцать милиционеров и Федорович, вооружившись лопатами, выехали на станцию Михнево Рязано-Уральской железной дороги. Раскопки начали в девяти километрах от станции и в двух — от деревни Ягличево возле опушки леса, вдоль которой проходила искусственная насыпь, служившая в прошлом границей помещичьего владения.

Копали, разбившись на небольшие группы. Уже пройдено с полкилометра и — безрезультатно. Федорович делал вид, что нервничает. Но вот в конце второго дня раздался револьверный выстрел — сигнал о находке.

Обнаруженные картины «Христос» Рембрандта и «Се человек» Тициана были свернуты в трубку, заклеены газетами и помещены в окрашенный изнутри суриком продолговатый металлический бак. Миронов связался по телефону с Вулем.

— Приезжайте вместе с Федоровичем на Петровку, — приказал он. — Я буду ждать вас.

Уже стемнело, когда Миронов и Федорович вошли в кабинет Вуля. Тот медленно вышел из-за стола, держа в руках какую-то бумагу.

— Гражданин Федорович! — четко произнес он. — Вы арестованы. Вот ордер на ваш арест.

Допросы арестованного поручили опытному следователю Вячеславу Александровичу Кочубинскому. Он старательно изучил материалы дела, продумал тактику допроса, но первая встреча с Федоровичем ничего не дала. Арестованный стоял на своем: картины похитил Кокарев или его соучастник.

— Это мог сделать хотя бы Михаил, который часто бывал у художника, — говорил Федорович. — Он живет где-то у Красных ворот, работает на железной дороге.

Разбив микрорайон у Красных ворот на несколько участков, Миронов и сотрудники его отделения отправились на поиски приятеля художника. Они побывали во многих домоуправлениях, просмотрели десятки домовых книг. И Михаила нашли.

Своего знакомства с Кокаревым Михаил не отрицал. Подтвердил, что в 1924 году вместе с художником собирались похитить картины из бывшего Румянцевского музея, но у них ничего не вышло.

— Вообще такими делами я давно не занимаюсь, — заверил он следователя. — С прошлым порвал навсегда. Двадцать четвертого апреля и всю пасхальную неделю был в дальней поездке. Кокарев не пошел бы без меня на такое дело. Это кто-то другой прихватил картины.

Допросили Кокарева. Художник откровенно рассказал, как готовился обворовать бывший Румянцевский музей и о том, что своими планами делился с Федоровичем. В апреле 1927 года в Москве не находился. Его показания полностью совпали с показаниями железнодорожника.

— Врут они, хотят выйти сухими из воды, — не задумываясь, заявил Федорович, ознакомившись с показаниями Кокарева и Михаила. — Вы незаконно арестовали меня, буду жаловаться в прокуратуру. Я помог вам найти картины, указал воров, а вы меня — за решетку.

— Вячеслав Александрович, а ведь вы не использовали еще одно весьма ценное доказательство, — сказал молодой эксперт Рассказов, когда Кочубинский поделился с ним, с каким упорством Федорович пытается доказать свою невиновность.

— Это какое же, Леонид Петрович?

— А записку, оставленную вором в музее. Предложите своему подследственному написать древнеславянским шрифтом какой-либо текст, чтобы в нем были слова: Христос, жизнь, смерть. И дайте этот текст с запиской на экспертизу.

На очередном допросе Федоровича следователь как бы между прочим сказал:

— Вы говорили мне, что учились в гимназии и имели неплохие оценки по закону божьему. Я слышал, как на пасху поют: «Христос воскрес из мертвых» и так далее. Попрошу вас написать весь куплет древнеславянским шрифтом и объяснить, что означает каждое слово. Вот вам бумага и перо.

Почерковедческая экспертиза установила, что найденная в музее записка написана рукой Федоровича.

— Вы и после этого будете упорствовать? — спросил Кочубинский, знакомя подследственного с заключением экспертизы. — Может, вы хотите, чтобы мы устроили вам очную ставку с Кокаревым. Рассчитываете, что он возьмет вашу вину на себя?

Встречаться с Кокаревым, да еще на очной ставке, у Федоровича не было ни малейшего желания. Он и сам понимал, что не выкрутиться. Следствие располагало неопровержимыми доказательствами его вины.

— Не надо очной ставки, — понурившись, проговорил он. — Картины украл я.

Он решился на это преступление, рассчитывая получить за картины большие деньги. Кофточку снял с бельевой веревки, чтобы завернуть булыжник. Записку в музее оставил с целью направить следствие на поиски преступника среди церковников. Сразу после совершения кражи выехал в Ленинград, рассчитывая сбыть там картины своему знакомому Шварцу, но оказалось, что тот отбывает наказание за кражу картины из музея быта. Бесплодными были и другие попытки продать похищенные полотна. Тогда он зарыл их в землю. Письмо в ОГПУ написал, когда убедился, что картины не сбыть и оставалась единственная надежда получить вознаграждение за указание местонахождения шедевров. Теперь он понял, что его замысел был обречен на провал уже в ту самую минуту, когда камнем разбил стекло в музее.