Тихон Астафьев - Гильзы в золе: Глазами следователя

— Куда вы его несли?

— Сказали куда-нибудь. Лишь бы подальше.

— И не стыдно вам? Что вы еще выносили?

Рабочий молчал.

— Имейте в виду: только при откровенности вы можете рассчитывать на снисхождение.

После некоторого колебания рабочий рассказал, что он вынес два ведра мясного фарша, который вывалил в мусорный ящик соседнего двора.

Через несколько минут явился завпроизводством.

— Извините, я на минутку отлучился. Дела, знаете… А что это за ящик? — вдруг удивленно спросил он.

— Сейчас узнаете, — хмуро проговорил Носков. — Позовите ревизора. Я слышу в коридоре его голос.

Вошел ревизор. Следователь, недовольный его долгим отсутствием, мрачно объяснил ему сущность происходящего.

Масло взвесили. Его было восемь килограммов. Наконец-то в руках Носкова оказалась небольшая, но реальная улика.

Протокол был коротким и веским. Следователь зачитал его присутствующим.

— Вы несли масло во двор?! — с изумлением воскликнул Гулевский. — Но я вас послал на склад, чтобы вы отдали ящик кладовщику. Мне его только принесли, но без выписки я масло не принял. Обычно мы оформляем документы в конце дня. Сегодня же, когда в столовой проверяющие, всякое могут подумать. Я не взял.

— Так куда же вы несли масло? — проговорил следователь с металлическими нотками в голосе.

— Я… Я нес…

Повар бросил на рабочего быстрый взгляд.

— …в кладовую, — неожиданно кончил фразу рабочий.

Носков привскочил с места.

— Но вы только что говорили мне совсем другое!

— Послушайте, товарищ следователь, нельзя же запугивать человека, — вмешался Гулевский. — Скажите, Карнаухов, что именно говорили вы товарищу следователю, когда были вдвоем?

— Я… Я говорил…

— Да вы не бойтесь. Ничего плохого вы не сделали. Отвечайте смелее.

— Я говорил, что нес ящик в подвал к кладовщику. Может, меня не поняли…

Носков резко встал.

— Тогда пойдемте. Я покажу вам кое-что.

Носков почти выбежал в коридор. За ним, едва поспевая, последовали остальные.

Через минуту следователь остановился у мусорного ящика, где всего четверть часа назад видел кучу котлет.

Но его ждало разочарование.

Ящик до верхнего среза был забит свежими картофельными очистками.

Носков остановил на поваре долгий, гневный взгляд.

— Вы что-то хотели сказать мне? — произнес Гулевский, любезно улыбаясь.

В мусорном ящике на соседнем дворе следователь и присутствующие тоже ничего, кроме свежих очисток, не увидели.

Щеки юноши горели. Провал. Глупый провал. Сразу уйти было неудобно.

Он вернулся в столовую. Теперь бухгалтер, пришедший с Носковым, развил необычайно бурную деятельность. Он по-хозяйски прохаживался по кухне, отдавая указания поварам. Они клали на весы мешки с крупой, ревизор быстро записывал отвесы в тетрадь, и мешки немедленно уносили. Работа спорилась.

«Негодяй», — думал юноша, глядя на жирный, без морщин затылок бухгалтера, стоявшего к нему спиной с тетрадью в руке. Теперь Валерий знал: излишков не будет. До конца проверки он старался сохранить вид, что ничего необычного не произошло.

Вечером следователь нашел в себе мужество рассказать обо всем прокурору. Лицо старика сделалось чужим. Он долго-долго молчал.

— Не подумал ты, Носков, о чести прокуратуры, — наконец, проговорил прокурор. — Какой сигнал испортил! Мальчишка!

В этот вечер Валерий вернулся домой рано. Ужинать в столовую не пошел. Полчаса лежал в саду на раскладушке, глядя, как под ветерком осыпается вишневый цвет, и слушая, как шелестит, словно вода под веслом, молодая листва. С отвращением думал о том, что завтра придется идти на работу, встречаться с товарищами, почти полдня провести в милиции. Он видел: год стажировки и год самостоятельной работы не сделали из него следователя. Дело уголовного сыска в жизни оказалось куда сложнее, чем в книгах. Если бы он пошел на производство, уже давно овладел бы специальностью. С тем же дипломом он и теперь без труда мог устроиться на завод или в сбытовую контору юрисконсультом. Там нет поваров, которые заметают следы, нет нераскрытых грабежей и квартирных краж.

Мысль пойти завтра в отдел кадров и забрать трудовую книжку превратилась в решение. Вспомнил сердитое сухое лицо прокурора.

Но не так-то просто оказалось уволиться. Начальник отдела кадров разъяснил, что молодых специалистов отчисляют из штата только при согласии прокуратуры республики.

— Это со стороны формы. А со стороны существа у вас еще меньше оснований обращаться с такой просьбой. Первая неудача еще не говорит об отсутствии способностей.

Если кадровик в беседе с Носковым был корректен, то районный прокурор не сдерживал эмоций, когда узнал о малодушном желании следователя.

— Если бы я или начальник милиции при каждом выговоре подавали заявление об уходе, то, черт возьми, кто же ловил бы жуликов?! — гремел он. — Это война, Носков. Сегодня они тебя, а завтра ты их. Набирайся ума, учись! Ты вон видишь какой интеллигент. Тебе двадцать три, а ты Московский университет закончил. А ты знаешь, как я начинал? Ты знаешь, каким я был в двадцать три года? Рассказать? Меня дурачил первый встречный. Ну-ка, сядь вон на диван. Не бойся, не укушу… Ищу я как-то в Ростове работу с двумя такими, как и сам, деревенскими. В полушубках, онучах, лаптях. Остановились около частной лавки. НЭП был. Какой-то толстяк спрашивает, что нам нужно. Мы отвечаем, что, мол, работу ищем. «А кем бы вы хотели быть?» Да нам кем-нибудь. Хоть дрова колоть, хоть в сторожа. «Ну, а если воры придут, что вы ночью будете делать?». Кричать, отвечаем. Хозяина звать. «Ага, это вы правильно. Ну, вот я и есть хозяин. Я вон там на бугре живу. Видите? А услышу ли я? Громко ли вы кричите? Я вот пойду, стану там на крыльцо, а вы попробуйте…»

Мы так кричали, что из домов выбежал народ и вся улица таращила на нас глаза и хохотала до слез. А потом из лавки вышел армянин и говорит. «Проваливайте отсюда, пока шею не накостылял». Он-то и оказался хозяином… А жили как? Всю зиму не раздевались, ночевали в холодном кубрике на пароходе, вмерзшем в лед. Перебивались случайными заработками. Ты вот потерпел неудачу и чувствуешь себя навеки несчастным. А знаешь, что такое счастье? Верхом счастья для меня была минута, когда затопили кубрик и я впервые за зиму смог раздеться и прожарить белье. Это было блаженство, Носков! Сказочное счастье! А потом меня приняли кочегаром на пароход. Курсы кочегаров открыли для меня мир. В школу-то я на селе ходил всего одну зиму… Целый год я копил деньги, чтобы сбросить лапти, но цены так быстро росли, что к тому времени, когда я набирал нужную сумму, ботинки стоили уже вдвое дороже прежнего и моих денег хватало только на один ботинок. И так повторялось несколько раз. А волосы у меня тогда были такие же, Валерий Николаевич, как у тебя, — сказал он, потрепав Носкова по плечу — Вот какие университеты я проходил… А в прокуратуру попал уже в тридцатые годы, из райкома. К тому времени я все-таки рабфак осилил. А ты после столичного вуза и вдруг — заявление… Вчера погорячился я. Ты уж не взыщи с меня, старика. Не думал, что ты так близко к сердцу примешь. На столовых этих срывались следователи и со стажем. Это тебе не какая-нибудь растрата. Над этой операцией «Шницель» нужно было голову ломать не одному тебе. Тут и я не доглядел. Посмотреть бы твой план. Потолковать бы. А я времени не нашел. Не хотелось инициативы сковывать. Ты плюнь. Забудь. А поваров этих на твой век хватит.