Тихон Астафьев - Гильзы в золе: Глазами следователя

Когда я увидел в магазине печатные бланки, в которых после обязательного «получил» стояла подпись Шмыги, я понял, что это — успех.

— Надо думать, на заводе что-нибудь случилось? — спросил бухгалтер магазина, выжидательно улыбаясь.

— Ничего особенного, — проговорил я безразлично.

То, что Шмыга откажется отвечать, я не предвидел. Вопросы падали словно в безвоздушное пространство. Он курил, отвернувшись к окну. Скоро ему понравилась новая роль, и он стал выпускать струйки дыма с нескрываемым удовольствием. Он провоцировал скандал, ждал взрыва. Я стиснул подлокотники кресла, стараясь привести мысли в порядок. Шмыга осознал крушение всех своих надежд только тогда, когда я с какими-то незначительными словами подал ему один из восьми счетов на получение запасных частей. Забыв о разыгранном спектакле, он впился глазами в документ, потом подошел к столу и положил счет.

— Извините, что я так, — подавленно сказал он. — Нервы, знаете. Чего уж теперь.

Объяснив, что запчасти он развез по знакомым, Шмыга с выражением безнадежности добавил:

— Поверьте, это было единственное темное пятно на моей биографии.

Эта фраза не произвела на меня впечатления. К тому времени я уж кое-что знал о прошлом Степана Шмыги.

Пять лет тому назад никто в райпотребсоюзе одного из глубинных районов области не смог бы предположить, что экспедитор Шмыга, с трудом окончивший семилетку, вскоре обойдет по службе своих более грамотных товарищей. Каких-либо достоинств, кроме разборчивости в одежде и круглого лица с правильными чертами, за ним не знали. Успехи Шмыги начались с того, что он сумел сделаться нужным начальству. Никто, кроме него, не мог достать в городе ковер, нейлоновую рубашку, кофту модной расцветки, мотоцикл или холодильник. Как-то само собой пришло соображение, что расторопному Шмыге следует занять место повиднее. Его выдвинули председателем сельпо. И хотя Степан Леонтьевич, как его теперь стали величать, пребывал от районного центра в приличном удалении, он находил время, как и прежде, быть полезным начальству. Уже поговаривали о том, чтобы назначить Шмыгу завторгом райпотребсоюза, как неожиданно выявились далеко не благовидные дела в руководимом Шмыгой кооперативе, проходившие не без участия Степана Леонтьевича. Шмыга опротестовал результаты ревизии, и многие этому маневру были рады: не хотелось трогать человека, которому столь многим были обязаны. В райпотребсоюзе не нашлось людей, заинтересованных в поспешных оргвыводах. Его никто не брал под защиту, но никто не торопился и снимать. Молчал даже завторг, чье место месяц назад собирался занять Степан Леонтьевич. Теперь скомпрометировавший себя Шмыга не был ему опасен. И, однако, почти все считали, что карьера Шмыги безвозвратно погублена. Ждали, что Степан Леонтьевич уйдет из кооператива «по собственному желанию». И все, кто так думал, ошибались. Став один раз на путь успеха, Степан Леонтьевич не думал останавливаться. Когда все считали его шансы безнадежно низкими, Шмыга сделал ход, сразу поднявший его еще на одну ступень по этому же пути: он женился. Для Степана Леонтьевича не составляло секрета, что его будущая жена пользуется благосклонностью самого ответственного в районе человека. Именно это обстоятельство и заставило его жениться. Когда покровителя перевели в другой район, супруга Степана Леонтьевича и сам Шмыга последовали туда же. И Шмыга не ошибся в решении. На новом месте он и сам сделался солидным лицом. Покровитель вскоре по переезде вышел в тираж и отбыл в город (Степан Леонтьевич такой вариант давно предвидел), а время Шмыги только наступило. Ни Степан Леонтьевич, ни его жена, заведовавшая библиотекой, не обращали ни малейшего внимания на догадки, вспыхивавшие среди известных людей городка. Настало время, когда пересуды кончились, а положение и вес Шмыги остались. И теперь он в полную меру ощутил собственную значимость и обрел уверенность в себе. Пост переменил его привычки. Сослуживцы Шмыги по райпотребсоюзу едва ли теперь узнали бы в нем прежнего экспедитора.

В работе он целиком полагался на главного инженера. Старика на заводе любили, Шмыгу боялись. Такое разделение симпатий устраивало Степана Леонтьевича. Единственный раз Шмыга проявил самостоятельность, пытаясь ускорить ремонт котла и сэкономить на монтаже оборудования, и этот случай едва не погубил его карьеру. Следствие, однако, тогда окончилось благополучно для Шмыги.

Зато теперь все рухнуло сразу. И самой большой неудачей была попытка Шмыги передать записку соучастнику, находившемуся на воле. Степан Леонтьевич объявил, что показания напишет сам, и потребовал в камеру бумаги. Я вышел в канцелярию, тщательно пересчитал взятые листы и, возвратившись, небрежно подал ему худенькую стопку. Вечером Шмыга вручил мне показания. Они были написаны на семи листах. Трех листов недоставало. Когда на следующее утро Шмыгу вывели на прогулку, я в присутствии понятых произвел в его камере обыск. Недостававшие листы я обнаружил под матрацем. Они были густо исписаны. Детально, пункт за пунктом, Шмыга инструктировал партнера о том, какие нужно давать объяснения во время допросов.

Игнат Слипенький, которому предназначалась записка, был толст и кругл, словно камышинский арбуз. Он работал кладовщиком сельпо, расположенного в райцентре. Слипенький сбывал для Шмыги порожние фляги. Это был дорогой и дефицитный товар. Каждая стоила двадцать рублей в новых деньгах. В колхозах и у колхозников спрос на них был большой. На молочном заводе похищенные фляги актировались как негодные. Этим занимался по поручению Шмыги кладовщик хозяйственного склада.

Игнат Слипенький, казалось, больше был занят тем, что вытирал лицо платком, чем ответами на вопросы. Говорил он очередями, пыхтя и отдуваясь. Зато каждая его фраза была целым откровением. Он знал о Шмыге все. Во хмелю директор молочного завода не отличался воздержанностью в речах. Кладовщик, правда, забыл добавить, что им самим за время дружбы с директором был выстроен недалеко от почты дом. После рассказа Игната Слипенького Шмыга густо оброс соучастниками.

За одним из них (вернее, за одною) мне пришлось ехать в отдаленное село. Не просохшие за ночь молочные выплески возле хаты указывали, что здесь находится сепараторный пункт. На двери висел замок. Приехал я, по-видимому, слишком рано. Я решил побывать у председателя колхоза. Пригласили за стол.

— А знаешь, голуба душа, — говорил толстяк председатель, — воюем мы с нею. Жирность молока нам занижает. Ты ее припугни!

Та, с кем воевал председатель, была заведующая сепараторным пунктом Сушкова, женщина лет двадцати пяти, с острым, словно носок модного туфля, подбородком и резким голосом. Когда я попросил показать ведомости на закуп молока у колхозников, она стала нервно перебирать пробирки. Половина людей в этих ведомостях не имела коров. У Сушковой же они значились сдатчиками молока и получателями денег.