Валерий Михайлов - Хроника великого джута

Еще в 1923 году на Третьей партконференции Садвокасов говорил: «В настоящее время страна (читай: аул, – комментировал его оппонент Ураз Исаев) ждет вовсе не потрясений, а творческой и мирной работы, и ее спасет не новая экспроприация, а труд и наука». А в 1926 году на Втором пленуме крайкома, после громогласных заявлений Голощекина, он так выражал свое беспокойство: «Я физически сталкиваюсь с некоторыми людьми и с тревогой смотрю на наше положение, потому что среди нас начинают раздаваться голоса, что следовало бы проехаться Октябрем по аулу (читай: по баям, – комментировал У. Исаев), считаю, что кроме демагогии ничего полезного это дать не может». [119] Советская степь. 1928, 26 февраля.

Даже по этим сопроводительным замечаниям Ураза Исаева видно, подо что подгонялись мысли товарища по партии, который только-то и всего, что остерегал своих соратников – не рубить сплеча: мысли Садвокасова явно передернуты. Смагул Садвокасов считал казахский аул в основном середняцким, то есть и тревожился главным образом за середняка, говоря шире – за весь казахский народ. (Он был прав: специальная комиссия Совнаркома РСФСР в 1925 году подсчитала, что на селе 64,7 процента середняков, 24 процента бедняков и 6,9 процента кулаков. Вряд ли данные по Казахстану сильно расходились с этими цифрами.)

Но что, если и вправду С. Садвокасов защищал от экспроприации бая? К этому вопросу мы обратимся: позднее, а пока продолжим разговор о политических спорах того времени.

На Третьем пленуме крайкома, где разгорелась полемика Голощекина с Садвокасовым, докладчик – председатель Казсовнаркома Н. Нурмаков, считавший основным слоем аула батрацко-бедняцкий, высказывал примерно такие же, как и Садвокасов, соображения:

«Некоторые товарищи думают, что… положение в ауле безвыходное или же мы имеем один-единственный выход: …нужно экспроприировать байское хозяйство. Я думаю, товарищи, что после десятилетнего существования советской власти в Казахстане, имея в руках пролетарского государства все командные высоты, мы обладаем достаточной силой, чтобы иными методами воздействовать на аульного бая, не прибегая к такому методу, к которому наша партия прибегнула в период завоевания власти в первые дни Октябрьской революции» . [120] Там же. 1926, 29 ноября.

Нурмаков предлагал ослабить мощь бая при помощи налоговой политики, развития кооперации и других способов, однако поддержки не получил.

Делегат из Семипалатинска Мусин предлагал «разрушить байский строй». Каипназаров повторил мысль Голощекина годичной давности о том, что советской власти в ауле нет; Джандосов настаивал на немедленной экспроприации. Последнее требование, впрочем, вызвало многочисленные возражения. Говорили, что из этой скоропалительной меры может получиться «полный анархизм», что во многих губерниях «феодалов» не осталось.

«Неправильно и то мнение Джандосова, – сказал Тогжанов, – что аульная беднота отчаянно ненавидит бая. Это неверно. Если бы так обстояло дело, то нам не так трудно было бы организовать партийно-советские органы на местах.

Наконец, у нас есть довольно-таки распространенное мнение среди казахских товарищей, утверждающих, что Октябрь не задел аул, что аул остался дореволюционным. Это, по-моему, и теоретически, и практически неверно».

Голощекин занял среднюю позицию между спорящими и даже слегка пожурил Джандосова за левачество: дескать, мы не отказываемся выступать против бая, и, если нужно будет, то и под суд его отдадим, а понадобится – не побоимся и кровь пролить (разумеется, байскую). Джандосов-де предлагает «пройтись по аулу с революцией» (давно ли это предлагал сам Филипп Исаевич), но «революция от того, что ее произносят через несколько «р», не становится сильнее». [121] Там же. 1926, 4 декабря. Голощекин предложил не «перепрыгивать» через непройденные этапы, а создать сначала «тот субъективный орган», который изменит условия, то есть создать надежную аульную ячейку.

Он понимал: родовая спайка в ауле столь сильна, что тут с наскоку не возьмешь, и надо воспитывать аульного коммуниста, на которого в дальнейшем придется опираться в проведении директив. Еще на Втором пленуме крайкома он поставил этот «кричащий вопрос» – об аульном коммунисте:

«Я занялся этим… и передо мной выявилась довольно мрачная картина.

Чем руководился аульный коммунист, вступая в партию? В одной ячейке… товарищи заявили, что они слышали разговор, что всем записавшимся в члены партии государство будет помогать семссудой…

В Семипалатинской губернии приехала комиссия в аул, на вопрос, есть ли желающие записаться в партию, ей ответили, что, кажется, бай даст некоторых».

– Самые мотивы поступления довольно подозрительного характера, – говорил Филипп Исаевич, – взносов никто не платит, на 90 процентов коммунисты безграмотны. – Целый ряд документов указывает, что понимания классовой борьбы нет и интересы партии целиком подчинены интересам партийно-родовым, – сделал он вывод. [122] Там же. 1926, 6 мая.

Про большевиков на местах и делегаты Третьего пленума рассказывали нечто подобное. Спрашивают, мол, аульного коммуниста: что такое Коминтерн? Отвечает: большой комиссар. Что такое политика? – Хитрость. Что такое ЦИК, СНК, кто такие Калинин, Мунбаев? Не знает. (В общем-то, верно отвечали; а то, что всесоюзного и местного старосту не упомнили по именам, так разве все это удержишь в памяти!)

Голощекин внимательно слушал ораторов, которые горячились и спорили, не понимая главного: чтобы пронестись вихрем по казахскому аулу, надо для начала расслоить этот аул – экономически и духовно, вызвать в нем классовую борьбу, то есть сплотить бедноту и натравить ее на людей состоятельных.

Тут же, по ходу заседания, Голощекин взял слово:

«…Третье, на чем хочу остановиться, это вопрос, затронутый тов. Мусиным, о том, что мы не можем построить аульную ячейку, пока не изменятся основные социально-экономические и другие условия в ауле. Как будто бы логически это правильная мысль, но не верная… При диктатуре пролетариата мы строим сначала этот субъективный орган, который это изменяет… Мы строим совет трудящихся, мы строим коммунистическую партию, которая будет переводить в Казахстане аул на иные рельсы…». [123] Там же. 1926, 30 ноября.

Обратим внимание на это красноречивое свидетельство. Вновь Голощекин проговаривается и ясно дает понять, с какой целью и с какими задачами он приехал в Казахстан. Он приехал – делать революцию. По его убеждению, здесь, на этой огромной территории, не связанной с центром путями сообщения, которой так трудно руководить, Октябрем и не пахло. В стране существует уже девять лет диктатура пролетариата, а здесь, по Голощекину, ни пролетариата, ни диктатуры. Все надо начинать с нуля. Строить совет трудящихся, строить коммунистическую партию.