Валерий Михайлов - Хроника великого джута

Говорю ей: надо уезжать. Тут ничего, кроме беды, ждать не приходится. Но куда поедешь без паспортов? Добрались, через Карсакпай и Кзыл-Орду, до Алма-Аты, рассказали обо всем Джангильдину. Он пообещал устроить младших братьев и сестер в алма-атинский детдом. Вернулась я домой и переписала хозяйство на себя, хотя и было мне всего шестнадцать лет. Оставила с собой двух маленьких сестер, а маму с другими детьми отправила на лошадях в Карсакпай. Там, на руднике, они должны были продать лошадей и добираться с попутными машинами до станции Джусалы, а уж оттуда – в Алма-Ату.

Потом я поручила сестричек бабушке, а сама подалась в Батпаккаринский район, где устроилась счетоводом. Но тут объявился еще один тип, желающий заполучить себе жену без калыма. Это был начальник районной милиции. Ничего у него не вышло, но я поплатилась службой: «жених» написал жалобу в райком, что в советские органы проникла дочь врага народа, разумеется, с вредительскими целями. Не дожидаясь чистки, я уехала в свой аул.

За это время бездельников-активистов развелось еще больше. Шляются круглый день на конях, запугивают слухами народ, а по ночам скот режут, пьют и обжираются. Не долго думая, вечером, таясь от людских глаз, я приехала в сельсовет, где секретарем работал мой одноклассник. Он увидал меня, рассмеялся: «Ты откуда взялась?» – «Дай мне справку, чтобы я смогла уехать из аула». – «Справку тебе?.. Иди вон послушай, что они говорят…» – махнул он рукой в сторону мечети. Я послушалась. Подошла потихоньку в темноте к раскрытой двери, откуда клубился едкий табачный дым. Шло заседание наших активистов. И вдруг я услышала свое имя. «Дочь Каралдина следует записать!» – «Правильно, у нее целых шестнадцать голов скота! Шошай-бай она!!» Председатель спросил: кто за это предложение желает проголосовать? И тут собравшиеся зашумели: «Шошай-бай! Шошай-бай!» – и дружно подняли вверх указательные пальцы. (Тут надо пояснить, что казахи голосовали тогда не поднятием правой руки, а просто поднимали к небу указательный палец. Отсюда и словечко «шошай-бай» образовалось, означающее в словаре ретивых бельсенды-активистов врага народа – человека, подлежащего раскулачиванию. Буквально это слово переводилось так: тот, на которого указали пальцем).

Боже мой, думаю, да они же меня заарестуют! Бросилась обратно к сельсовету. «Эй, – говорю однокласснику Бокану, – выручай! Там меня в шошай-бай записали!» А он опять хохочет. «Дура ты дура, незачем было из Алма-Аты возвращаться. Ладно, помогу. Бросай своих сестер, бабушка за ними присмотрит, а сама беги со всех ног к яру у реки. Там мой отец с лошадьми. Его ведь тоже в шошай-бай записали. Глядишь, унесете ноги из этого проклятого селения».

С отцом Бокана я добралась ночью до аула, через который лежал путь в Карсакпай. Не успела попить чаю, как распахивается дверь и вваливается в комнату посыльный из нашего сельсовета – один из тех, кто заседал в мечети. Цап меня за руку: «А, вон ты где! Ну, я так и думал. Мы же сразу догадались, куда след копыт ведет. Стало быть, сбежать задумала? Не-ет, не выйдет! Каждый шошай-бай должен ответить перед законом. Ну-ка, пойдем со мной!»

Я сжалась в комок от ужаса. Неужели он снова отвезет меня в аул на расправу к этим завистливым и мстительным активистам? Ведь они же засадят в тюрьму за побег, а малолетних сестер пустят по миру…

Неожиданно тишину нарушил властный и сильный голос хозяина дома, Абсемета: «Эй, что ты плетешь?! Как посмел распоряжаться здесь?! Эта девушка – моя гостья, и я никому не позволю тронуть ее пальцем! Да ты, верно, водки напился, если обнаглел вконец и оскорбляешь хозяина очага? Эй, братья, – повернулся он к молодым парням, сидящим за столом, – свяжите его и бросьте в сарай. Пусть проспится и освежит свою дурную голову!».

Когда посыльного, крепко придерживая за локти, отвели, Абсемет подмигнул мне и мягко сказал: «Ничего не бойся, я все устрою. Сам провожу тебя за заставу». Дело в том, что неподалеку от аула, на торной дороге, ведущей к руднику, стояла солдатская застава. Говорят, бандитов они ловили… Каких там бандитов – одних беглых скотоводов!.. Никто не мог свободно проехать мимо нее…

Абсемет одержал слово. С кем-то переговорил на караульном посту, и мы беспрепятственно миновали заграждение. Проехали еще с версту, и он остановил коня. «Ну, милая, мне дальше нельзя. Езжай смело вперед: никаких бандитов здесь нет. Да поможет тебе Аллах!» – И на прощание он поцеловал меня в лоб…

Я поехала одна-отца Бокана Абсемет вернул обратно, сказал, что из-за него пострадает сын…

Непривычно выглядел Карсакпай этой осенью 1931 года. Сотни островерхих шалашей окружили рудник. Между ветхими жилищами неприкаянно бродили истощенные больные люди. «Что это?» – спросила я у одного из встречных. «Не знаешь?.. Беда в степи. Голод. У них отняли последний скот…»

Беженцы надеялись найти работу на руднике, но, конечно, ожидания большинства из них были напрасны. Я смотрела в запавшие глаза столпившихся возле нас людей – они без слов выпрашивали хлеба. Но где было его взять, когда я сама кормилась милостью попутчиков… Дни уже были морозные, а у них ни еды, ни топлива. Живут в шалашах… Там же лежат дети, простуженные и голодные. Их укрыли кошмами, тулупами, но разве спасешься от холода? Это были те, у которых активисты отобрали все, что смогли. Байские дети… Я услышала рассказы о голодающих. Люди бежали на юг, в Пахтаарал и Саксаул, надеясь добыть пропитание, но попали в такое отчаянное положение, что отдавали старикам своих дочерей, лишь бы спастись от смерти. Девушек отдавали замуж за ведро проса…

В Кармакчах я разыскала мать. Она отправила двух детей в Алма-Ату, а брата Бахытжана устроила в кзыл-ординский интернат. Дожидалась меня. Кармакчи – поселок, расположенный на берегах бурной, широкой Сыр-Дарьи. До сих пор не могу представить, как эта, прежде могучая и полноводная, река теперь чуть ли не до дна пересохла…

В Кармакчах положение ухудшалось с каждым днем. Сотни и сотни голодающих переполнили небольшой пыльный поселок. Их привозили на грузовиках из Карсакпая… У столовой, где два раза в день выдавали жидкую похлебку, ругались обездоленные люди, то и дело вспыхивали драки тех, кто не поделил еду. На базаре толпился голодный народ, хотя за пустыми прилавками никто уже не торговал съестным. На деревянных скамьях вокзала сидели двое древних стариков в пропыленных обтрепанных чекменях, с отсутствующими взорами. В их глазах, казалось, застыла мука и желание смерти. Не сразу я узнала этих измученных полунищих старцев; это были известные на весь Тургай девяностолетние почтенные аксакалы, потомки самого знатного в наших краях батырского рода. Не обращая ни на кого внимания, они грызли старые арбузные корки. Кажется, лишь тогда, глядя на них, я наконец поняла, какое страшное бедствие обрушилось на казахов и что за мучения нас ожидают впереди.