Михаил Бойков - ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ ТЮРЬМЫ

Староста вызвал того надзирателя, с которым разговаривал в коридоре:

— Вот что, надзирашка. Передай Островерхову, что нам на прогулку наплевать. И на его лысый кумпол тоже. Камера присудила так: Мишке Контре бубну не выбивать…

В тот день я понял душу советского уголовника и проникся уважением к ней. Это была, все-таки, не мелкая душа. Даже такая ценная, в условиях советской тюрьмы, часовая прогулка ее не соблазнила.

Когда обсуждение вопроса о "бить или не бить" кончилось, я подошел к старосте.

— Спасибо, Федор. И тебе и твоим уркам. Этого я не ожидал. Он искоса подмигнул мне, легонько ткнул локтем в бок и просипел простуженным баритоном:

— А ты думал, что мы не люди? Что мы вроде гепеушников? Нет, братишечка! У нас тоже сердца с печенками имеются!..

Еще один новичек появился в нашей тюремной камере. Когда надзиратель втолкнул его сюда, урки разинули рты от изумления. Даже староста Федор Гак, видавший виды в десятках советских тюрем, и тот просипел своим простуженным баритоном:

— Тебя-то за что замели?

Удивляться было чему. К дверному косяку прижался спиной удивительно красивый мальчик не старше 13-и лет. Стройная маленькая фигурка, классической формы овал лица с тонкими чертами, нежной кожей и таким же румянцем, большие синие глаза, испуганно глядящие на нас из-под длинных пушистых ресниц, все это очень уж не подходило к компании постоянных обитателей советской тюрьмы, сохранивших в своей внешности совсем немного от образа и подобия человеческого. Даже только что коротко остриженная по-тюремному голова мальчика не портила его красоты.

— Да ты кто такой? Пацан или пацанка? А ну, повернись! — продолжал Федор, обращаясь к нему. — Ну, чего в молчанку играешь? Или у тебя язык в живот влез?

Мальчик закрыл лицо руками и горько заплакал. Страх и отчаяние, обида и безысходная мука слышались в этом плаче. Он плакал все громче и, наконец, упав на пол, забился в истерических рыданиях.

Я мигнул Федору и сказал ему шепотом:

— Не трогай его! Дай мне с ним поговорить!

Старик утвердительно кивнул головой. Я подошел к бившемуся в истерике мальчику и приказал ему отрывисто и грубо:

— Встань и замолчи!

Это на него подействовало. Он умолк и медленно поднялся с пола, испуганно глядя на меня.

— А теперь, — сказал я, смягчив голос, — сядем рядом на этой кровати и поговорим. Здесь тебя никто не обидит. Успокойся и запомни: слезы у заключенных не в моде… Вот, выпей воды.

Он выпил полкружки воды и успокоился.

— Если хочешь, расскажи нам, за что тебя арестовали, — предложил я ему. — Поделись с нами твоим горем и тебе станет легче.

Он начал рассказывать мягким и грудным голосом, напоминающим девичий. Вообще в его наружности, — как это сразу заметил староста, — было что-то женственное. Он был похож на очень молоденькую девушку, и даже его имя звучало не совсем по-мужски: Женя.

Отец Жени работал бухгалтером в городском земельном управлении Пятигорска, а мать — там же пиш-машинисткой. Женя учился в школе и обнаруживал большие способности к рисованию. В четвертом классе он, на школьной выставке картин и рисунков, получил первую премию. Учителя предсказывали ему будущность художника, но его юный талант никто не поддержал; среди партийных владык города меценатов не оказалось. Окончив пять классов школы, учиться дальше мальчик не смог. Отец его умер от сердечной болезни, мать же-вскоре после этого, простудилась и заболела.

— У нас совсем не было денег, — рассказывал Женя, — а доктор прописал маме дорогие лекарства. В больницах для нее не оказалось места; тогда много людей болело гриппом. Это было в прошлом году. Маме доктор велел пить молоко, а я не мог его купить. Я искал работы, но меня никуда не принимали, потому что мне было еще мало лет — только 12. Тогда пришел дядя Петя и сказал: —"Нарисуй мне червонец, чтобы он был, как настоящий. Я дам тебе за это три рубля"…

Федор Гак протяжно свистнул и просипел:

— Ого-го! Липовая монета, значит? Вот ты какой.

— Кто этот дядя Петя? — спросил я.

— Наш управдом. Мы жили в одной комнате жактовского дома.

— Скажите, хорошая была комната? — поинтересовался Семен Абрамович.

— Нет. Сырая. Полуподвальная, — ответил Женя.

— Так. Рассказывай дальше. Видишь, мы все внимательно слушаем и сочувствуем тебе, — подбодрил я мальчика…

"Дядя Петя" приходил каждый день вызывал Женю в коридор и давал ему 3–4 рубля. За это мальчик ежедневно рисовал по червонцу. Бумагу и краски он покупал в магазинах. Больная мать о "художестве" сына ничего не знала. По наущению управдома, он говорил ей, что зарабатывает деньги рисованием плакатов и лозунгов в клубах. Постепенно у "дяди Пети "разыгрался аппетит. Он заставлял Женю рисовать в день уже по два червонца, а затем и по три и сбывать их на базарах колхозника! Мальчик отказывался от этого, но управдом пригрозил ему:

— Если ты не хочешь менять червонцы, то я донесу о тебе милиции. Мне, как члену ВКП(б), ничего не будет, а тебя посадят в тюрьму. Женя испугался угрозы и согласился. За год они вместе "разменяли" фальшивых денег более, чем на 6.000 рублей…

Несколько дней тому назад на Женю свалилось сразу два несчастья. Его мать умерла от туберкулеза, а на базаре у колхозного воза с яблоками, при размене рисованного червонца, арестовали "дядю Петю". Избитый на первом же допросе ножкой стула, этот "дядя" признался в сбыте фальшивых денег, но всю вину свалил на Женю.

— Вчера арестовали и меня… и вот… привели сюда, — со слезами на глазах закончил он свой рассказ.

Мальчика мы утешали все вместе. Закоренелые воры-рецидивисты, у которых, казалось, их профессия и скитания по тюрьмам и концлагерям вытравили все человеческие чувства, вдруг эти чувства обнаружили. Они ободряюще хлопали Женю по плечу и, стараясь смягчить свои грубые, пропитые и простуженные голоса, говорили:

— Не дрефь, жулик! Таких пацанов, как ты, в кичмане долго не держат. Пойдешь на волю.

В их голосах звучали ласковые нотки, но искренности не чувствовалось. Они сами не верили своим словам. Федор Гак молча стоял в стороне и, прислушиваясь к говору урок, с сомнением покачивал головой. Его единственный остро-внимательный глаз смотрел на Женю с жалостью и сочувствием. Наконец, старик вздохнул и произнес вполголоса:

— Пропадет, пацан! А жаль! Такой он красивый и блестящий! Как новенький золотой червонец…

Последнее слово старого вора с этого момента прилипло кличкой к имени мальчика. Урки стали звать его "Женя Червонец".

Характер мальчика был под стать его внешности: мягкий, застенчивый, легко поддающийся чужому влиянию и в то же время ласковый и чуткий. Во мне он сразу почувствовал наиболее симпатизирующего ему человека в камере. Когда любопытство заключенных было удовлетворено его рассказом, и они снова занялись, прерванной на полчаса, картежной игрой, он шепотом попросил меня: