Николай Котыш - Люди трех океанов

Может, думаю, надо кричать. Но кто услышит? До фактории далеко. Прикидываю, а сколько, собственно, осталось? Не больше двух, ну, от силы — трех километров. Но какие они тяжелые. Разогнулся с горем пополам. Передвигаю какими-то не своими ногами. А в голове одна мысль: «Пить! Пить!» Сглотнул комок снега, но через минуту во рту опять палит…

Каюр вдруг закашлялся и, перейдя на хрипловатый басок, заметил:

— Иногда солдат сам себе остается командиром. Такое право тогда выпало и на мою долю. Я командовал собой. Может, именно тогда и проснулся во мне характер. Такой, какого требовал батя. И видимо, этот самый характер выжал из меня даже невозможное. Я коснулся ветки. Гляжу: передо мной по пояс застряла в снегу березка.

— Родная! — как живому существу шепчу. Потому как знаю — отсюда, от этой березы, меньше километра осталось до фактории. Прикидываю: вот где-то тут, уже рядом, за этой гудящей стеной, — бревенчатые дома чукчей, двухэтажная школа, ветряной двигатель, больница, клуб… Как там сейчас тепло! И вода, наверное, есть. Шагаю. И вдруг вижу огни…

Очнулся я в больнице. Гляжу и понять не могу — во сне или наяву. Надо мною лицо с припухшими глазами. Они так близко, что в них вижу себя. Соображаю, где я видел эти до краев наполненные светом: глаза. И вдруг память воскресила концерт в кубрике. Девчонка в белом платье и в капроновом шарфике. Он, как пламя, бьется у плеч. И всплыли как живые слова про Данко: «И вдруг он разорвал себе грудь и вырвал из нее свое сердце и высоко поднял над головой».

Потом входили и выходили люди. Показался сухонький, с тощей бородкой старик. Сестра замахала ему руками, мол, без халата нельзя. Но он, облаченный с ног до головы в оленью шкуру, все же протиснулся в дверь. Отдирает с усов сосульки и интересуется:

— Караганов, такой имеется?

— Караганов! — уточняю я и, будто ужаленный, поднимаюсь с постели: — Вы от наших, дедушка?

— С мыса возвернулась упряжка, — отвечает. — Отправили шубы и валенки. Сейчас провизию повезем. Да только не за этим я забежал.. На мысе любопытствуют, как твое здоровье, парень?

— Хорошо, дедушка.

Сестра проводила деда до порога, а он уже оттуда мне говорит:

— У нас только ртуть низко падает, а человек держится — ого! — как высоко.

Эти слова я крепко запомнил.

Старик вышел. Сестра села рядом и молчит. Такое неудобное положение. Вроде я виноват в чем-то. Решил оправдываться:

— Извините меня, что я тогда не пришел к Оленьим сопкам. Вот сейчас ошибку исправил. Пришел к вам прямо на работу.

Девчонка краснеет. Кусочек того самого капронового шарфика кусает. Куда делась ее прежняя смелость? Посмотрела на окно, спрашивает:

— Оленей любите?

— Конечно, — отвечаю.

…Отлежался я. Вернулся на пост. А там узнаю такую историю. Оказывается, мы с батей не зря взяли на заметку олений след. Пока я дополз тогда до фактории, а оттуда с нарочным отбыла упряжка с обмундированием, на посту продолжалась служба но всем статьям. Ребята выдержали черную бурю. Правда, кое-кто обморозился. Дело в том, что антенну сбило ветром. Ну, если тепло да спокойно, тут особого затруднения нет. Руби мачту, отвинчивай натяжки, вали набок, налаживай антенну и опять ставь. Но на это уходит около часа. А тут обстановка торопит. Со штабом связь нужна до зарезу. И Крупышев снимает с себя ботинки, шинель (иначе не залезешь) и в одних носках и в одной робе ползет вверх. Дело, скажу вам, непростое. Особенно зимой. Стойка скользкая, как гадюка, и ветер пронизывает до самых костей. А высота мачты восемнадцать метров. Поднялся Корней метров на десять — и назад. Нет больше терпения. Отогрелся у костра и опять — вверх. И таких шесть заходов. Лишь на седьмой дополз до нока. Укрепил антенну. А обратно ледышкой сполз. Даже пальцы не мог разжать. Окостенели.

Лишился парень пальцев на правой руке. Доктор говорит: иначе со всей рукой может расстаться. Ребята рассказывали, плакал Витька. Не от боли. А оттого, что больше не придется ему скрипачить.

К утру прояснилось. И вдруг сигнальщики заметили перископ подводной лодки. Недалеко от берега. Прикинули: по всем статьям нашей лодке незачем такие фокусы выделывать. Значит, кого-то другого здешние места соблазнили. Обо всем этом доложили куда следует по радио.

А на второй день наш вертолет опять вылетел на поиски подозрительной упряжки. И знаете, нашел. Только очень далеко от нашего поста. За ночь отмахала более сотни километров. Пряталась у скал. Так что мы не зря там акробатикой занимались.

В общем, в штаб флота вертолет доставил двух чужаков. Жаль, что мне не удалось их увидеть. А третьего нашли ребята километрах в пяти от поста. Замерз, собака. Оказывается, его специально там оставили для черного дела. И он его сделал в разгар бури — зажег пучок просмоленной пакли и бросил в сторону нашего поста. Сжег, подлец, наш кубрик. Но зато вышла осечка с главным. Надеялся, что после пожарища пост прекратит свое существование, что мы, как мухи, померзнем без крова. А там можно и десант выбросить. Не знали чужаки, что пост только с виду на отшибе, а так пуповиной связан с материком.

Ну, приехал ко мне в госпиталь батя. Увидал, губы затряслись. Схватил меня в охапку, как младенца:

— Жив, сынок… Одни косточки остались.

Тычется усами в лицо, в грудь. И чувствую, рубашка у меня мокрая от батиных слез. И меня как лихорадка колотит, готов разреветься, за слезой ничего не вижу. Никогда я не видел, чтобы батя плакал. Видно, совсем слаб стал. И мне не себя, а его жаль. А он поймал мою думку, вытер рукавом глаза, как бы застыдился:

— Хватит сопливиться, — и по моей тощей груди похлопал.

А потом стал новости рассказывать. На посту жизнь потихоньку налаживается. Уже поставили щитовой домик. Новую аппаратную получили. Начали строить склад. Только погода муторная. Сейчас новолуние, а это обязательно торошение льда. Что это за штука? Вроде и красивая, но не совсем приятная. Представьте себе — на нескольких крейсерах разом ахнули орудия главного калибра. Небо, кажется, вот-вот обвалится. Ну, это только музыка, а потом начинается пляска. Большущие, величиной с двухэтажный дом льдины налезают друг на друга. Поднимаются ледяные горы до двадцати метров высотой. А потом все это рушится, грохочет и опять начинается все сначала. При такой катавасии в океан, конечно, нос не сунешь. А нам не мешает там бывать почаще, чтобы видеть все не только у себя под носом, а чуточку подальше.

В мае дали мне отпуск. Съездил на побывку в Круглое. Вернулся вновь на пост и решил навсегда здесь якорь бросить. Скажу без всяких красивых фокусов: после той черной бури мыс Бурь мне дороже стал. Как-никак за него на карту житуху ставил. А может, и другое заарканило: Шитара…

— Кто это?