Николай Котыш - Люди трех океанов

— Ось плыве цэй мисяць за намы, як на буксире. А чего так? Не знаешь, Семен? Мы ж на мисци не стоим, идэмо вроде, а оторваться от мисица не можем.

Раздается чистый голос Глазова:

— Я так полагаю, Корниенко. Происходит это явление потому, что уж на очень большой дистанции от нас находится эта самая луна. Если перевести на мили, и не сосчитаешь.

— А як там у нас на Полтавщини, — вздыхает Корниенко, умеющий при любых обстоятельствах переводить разговор на тему о родных местах. — У нас тоже, мабудь, цэй мисиць сия.

— Хочешь угадать, как там твоя зазноба проводит эту любовную пору, не стоит ли под яблоней с другим, — зло подшучивает Глазов.

— Ни, моя ни з кым не стоить, я добре знаю, — хитро отвечает сигнальщик, — уже сына маю. Дило надежное.

Все смеются.

Прозвучит одинокий голос вахтенного офицера или сигнальщика, и опять тишина. Лишь монотонно гудят вентиляторы, да, словно рыба в заводи, плещется за кормой взбудораженная винтами вода.

Но вот над самой кромкой горизонта всплывает словно из морской пучины белесая туча. Она растет, ширится, надвигается, а вскоре закрывает полнеба.

Дохнул слабый, пробующий силы ветер. Затем он подул сильнее. По палубе, по брезенту чехлов забарабанили крупные дождевые капли. И вскоре тугие ванты загудели, как струны. Левый борт лизнула первая несмелая волна, затем другая, третья…

И пошло плясать ночное море! Огромные валы с шумом захлестывали широкую палубу и, сердито бурля, грозили смыть все на своем пути. Вахтенный офицер, наклонившись к микрофону, распорядился:

— С полубака всем уйти!

Цепко хватаясь за выступы, матросы направились к люку и мгновенно исчезли в тотчас же закрывшемся зеве его.

Море бесновалось. Вот громадная волна навалилась с борта, немного помедлила, будто собираясь с силами, и рухнула на палубу. Что-то треснуло и затарахтело на палубе. Послышался чей-то громкий голос. Находившийся в это время на юте Дубов с тревогой подумал: «Не иначе сорвало шлюпку».

Осторожно, будто пробуя палубу на прочность, он направился к шлюпке. И вдруг палуба резко пошла вниз. Держась за скобу, он увидел новую надвигающуюся волну. Черная, с белоснежным гребнем, она походила на мрачную гору со снеговой шапкой. И едва палуба начала вновь подниматься, как водяная глыба накрыла боцмана, ударила о башню. Навалилось тяжелое, леденящее. Степан почувствовал острую боль в руке, выпустил скобу и покатился по палубе к борту. Схватившись за леер, он едва удержался. Раздирая в кровь пальцы, срывая ногти, пополз назад. Он почти уже достиг надстройки, когда навалилась следующая волна, приподняла его и властно потянула за собой.

Очнулся Степан за бортом. Он посмотрел на удаляющийся эсминец, и сердце похолодело: «Уйдет. Не заметят».

Боцман в отчаянии крикнул, позвал на помощь, но корабль, тяжело переваливаясь на водяных холмах, уходил все дальше. Степан не мог поднять правую руку, он задыхался, захлестываемый холодными волнами. Намокшее платье словно налилось свинцом — тянуло вниз. Тяжело дыша, Степан работал одной рукой, плыл вслед за удаляющимся эсминцем. Набрав как можно больше воздуха, он снова что есть силы прокричал:

— Спасите-э!

В ответ лишь загудела рухнувшая рядом волна. И вдруг то ли показалось Степану, то ли в самом деле он услышал далекое:

— Ду-у-бов!

Боцман еще раз во все легкие прохрипел:

— Сюда! Спасите-э!

Дубову даже свой голос показался глухим, как из воды.

— Степан! — уже ближе и явственнее услышал он, а через мгновение на гребне волны увидел темную точку. Поплыл навстречу. И в тот момент, когда, в который раз, он провалился в водяную падь, услышал совсем близко, прямо над собой:

— Ду-бов!

Степан взглянул и еле выговорил:

— Семен?

— Давай сюда, — требовательно предложил комендор. — У меня пояс.

Плыть вместе было трудно: волна то и дело бросала их в разные стороны. Семен убеждал:

— Нас подберут: прыгая, я крикнул, что человек за бортом.

И в самом деле, вскоре они заметили мелькнувший над их головой голубоватый луч прожектора.

— Наш, — сказал Степан. — Корниенко.

Но чувствовал себя боцман неважно. Даже пояс мало помогал. Рука нестерпимо болела. Семен предложил снять робу. Это стоило немалых трудов, но они сбросили лишнюю тяжесть. Степан уже выбивался из сил. Глазов скупо подбадривал:

— Скоро вытащат.

Боцман, словно оправдываясь, заверял:

— Ничего, я еще продержусь.

Комендор подплыл ближе и подставил плечо:

— Держись за меня, так лучше будет.

Через несколько минут, размашисто качаясь на волнах, к ним подошла шлюпка.

Как часто бывает на Черном море, шторм скоро утих. К утру улеглось уставшее море. На гюйсштоке вновь примостился полный месяц. Его бледный свет тихо лег на морскую гладь. Темный глянец воды просветлел, засеребрился, повеселел. Эсминец возвращался в базу, разрезая форштевнем лунную дорожку. На верхней палубе пахнет масленым дымком из горластой трубы. Жужжат неутомимые вентиляторы.

На баке собрались свободные от вахты матросы. Потекла беседа. Она началась дальними родничками, которые стекались в один горячий говор. Кто-то попросил:

— Синеглазый, а Синеглазый, слышишь? Расскажи, как дело было.

— А чего рассказывать. Вижу, нашего Дуба море подхватило. Ну и я за ним… Признаться, когда подлез под леера, оторопь взяла: глянул вниз — дистанция огромная, аж дух захватывает.

— А иначе пропав бы наш боцман ни за трынку, — резюмирует сигнальщик Корниенко, — що значит товарищи-друзья.

— Во-первых, мы не друзья, — насупившись, поправил Семен, — а во-вторых, почему пропал бы? Не я, так другой… А ты что, не прыгнул бы?

— Конечно прыгнул бы, — соглашается сигнальщик.

— Да, кстати сказать, ты же, Корниенко, отыскал нас. Когда мигнул прожектором над нашими несчастными головами, я сразу узнал твою работу.

Немного помолчав, Синеглазый добавляет, обращаясь уже к Дубову:

— Все же ты тяжелый человек. И по весу, и по характеру.

Степан, голова которого запелената, с трудом разжимает челюсть и оправдывается:

— Меня ушибло. А то бы я все море перемахнул.

— Так уж и море, — вяло возражает Синеглазый, думая совсем о другом, и вдруг, приблизившись к боцману, дышит ему прямо в ухо: — Ты не думай, Дубов, что сердце у меня отошло. У нас еще будет крупный разговор на короткой дистанции.

— Знову пивни зийшлыся, — осуждающе роняет Корниенко.

Боцман и комендор затихают. Отвернувшись друг от друга, они молча смотрят в пронизанную лунным светом даль, и каждый думает об одном и том же.

— Винокуров! Выйти из строя!