Николай Котыш - Люди трех океанов

Комдив поднялся. Взглянул на Деймона. Подошел к Примакову.

— Ну что же, Евгений Николаевич, потолкуйте со старым приятелем. Вспомните былое время, ну и то, как в бою помогали друг другу…

При последних словах лицо подполковника передернулось. Заметив это, генерал извинился:

— Простите, Евгений Николаевич, может, я, старик, сказал невпопад.

— Да нет, в самую точку, товарищ генерал.

Деймон оживился:

— А я там, на высота, думал — снакомы почерх… Как у вас ховорили — сафоновска…

— Да, сафоновский, — повторил Примаков, но сам думал совсем о другом.

…Сжатый сопками прифронтовой аэродром, где доводилось сутками напролет быть в дежурном звене. Тупой клинок мыса Нордкап, над ним — головокружительная сутолока воздушных боев. Порт Сельмиярви, куда по нескольку раз в сутки летали наши бомбардировщики, сопровождаемые всего одним-двумя звеньями истребителей.

В одном из этих полетов участвовал и Эдгар Деймон. Признаться, бомбардир он был неважный, бомбил без выдержки, опрометчиво. Но умел крепко держаться строя и, видимо, этим вызвал тогда у Примакова чувство доверия.

В бою над Муста-Тунтури Эдгара атаковал вывалившийся из-за облаков сто девятый. Примаков, находившийся ниже «мессершмитта», вздыбил самолет, решил отсечь атаку истребителя. Но в тот момент, когда «як» оказался между бомбардировщиком и «мессером», перед глазами Примакова взметнулось пламя. В кабину ворвался свистящий поток морозного воздуха. В ноздри ударил смрад горящего масла и спаленных волос. Нудно ломило левую ступню. Боль становилась все сильнее и сильнее. Держа левой рукой вибрирующую ручку, летчик правой потянулся к унту. Жесткая шерстка была мокрой. Странно — в кабине властвовал мороз, а нога пылала, как в огне. Да и самому было душно. Несмотря на бьющий в лицо ветровой поток, воздуха не хватало. Из-под шлема стекал холодный пот и сразу же замерзал на бровях.

Но об этом некогда думать. Надо смотреть за бомбардировщиком, благополучно сопроводить его хоть за линию фронта. И Примаков — точь-в-точь как сегодня — ничего не видел перед собой, кроме крутого киля бомбардировщика и белой, в синем обрамлении звезды на плоскости.

Евгений Николаевич попал в госпиталь. В тот же день пришел к нему Деймон. Встав на колени перед койкой, он прижался к лихорадочной ладони Евгения и… заплакал. Примаков, как сейчас, помнит его трясущееся лицо, взлохмаченные брови.

— Прости, Евжена… На всю жизнь помнить. Напишу Стелле, сынишкам — пусть молят за тэбья…

— Встань, Эдгар, — слабым голосом попросил Евгений. — Ничего тут нет особенного.

И чего греха таить, этот случай еще более сблизил, сдружил вологодского капитана и канзасского лейтенанта. Наш пилот вскоре поправился, забросил костыль, и Эдгар часто по вечерам приходил к нему в землянку. Рассказывал о далеком доме, о белобрысом сынишке, о самой доброй и красивой в Канзасе женщине — его милой Стелле — и о многом другом, что можно поведать только близкому человеку. Говорил Деймон и о печальных вестях из дому. Кто-то ударил сынишку по лицу, тот теперь плохо видит… А на рождество совсем неожиданно его мать, трудолюбивая, никогда не роптавшая на нужду старушка Хильда, попала под поезд. Ходила собирать у тупика шлак… Замесила тесто (рассказывала в письме Стелла), приготовила печку и, сказав, что мигом сбегает на путь, ушла… и не вернулась. На рождество и похоронили, раздав ребятишкам коржи из того теста, которое утром готовила старая Хильда.

— Надо жить как-то иной, — говорил в такие вечера Деймон, хмурясь и совсем закрывая лохматыми бровями глубокие орбиты глаз. — Я много понял вас, русски.

«…Оказывается, плохо понял», — вздохнул Примаков.

— Как Захари? — поинтересовался Деймон.

Оторвавшись от невеселых дум, Примаков ответил:

— Жив, здоров. Можете поговорить, он тут рядом.

Евгений Николаевич горько улыбнулся, догадавшись, почему Деймон вспомнил Кочаряна. Во время войны Захарий служил на том же аэродроме, заведовал маслогрейкой. У него получали очищенное и подогретое масло и наши и союзнические авиаспециалисты. Каждый раз, когда за смазочным приходили союзники, Кочарян, бывший учитель английского языка, напоминал:

— Масло берете, а про второй фронт и не думаете.

А какому-то механику однажды просто-напросто отказал в выдаче смазочного, предупредив самым серьезным образом:

— До тех пор, пока ваш десант не высадится в Европе, с бидоном не появляйся.

Американский механик пытался уверить, что от него-де решение таких стратегических проблем не зависит. Захарий, однако, настоял на своем: выпроводил посетителя ни с чем.

Тот пожаловался своему летчику — Деймону. Эдгар, пригласив с собой Примакова, пошел изъясняться к «масляному королю», как величал Кочаряна весь аэродром. Деймон говорил с Захарием, как с представителем нации, Кочарян держался достойно и был действительно похож на дипломатического представителя: замасленная куртка отливала шелковой чернотой фрака, а короткий белый передничек напоминал накрахмаленную манишку. Он деликатно заявил Деймону:

— Я же не сразу принял такие радикальные меры, а предупредил заранее, мол, глубокоуважаемые сэры, поторапливайтесь со вторым фронтом, а то останетесь на бобах, то есть без масла. Вижу, на мое коммюнике никакой реакции, ну я и вынужден был поставить ультиматум.

Примаков смеялся от души. Захарий говорил таким серьезным тоном, что Эдгар вынужден был виновато заверить:

— Отхроем вторы фронта. Немножхо опождать.

— Хорошо, верю, — недоверчиво согласился Кочарян. — Только поторапливайтесь.

— Понимат, — преданно поклонился Деймон, а выйдя из маслогрейки, громко рассмеялся: — До чехо наивны малы.

Прервав нить воспоминаний, Примаков обратился к комдиву:

— Товарищ генерал, разрешите пригласить Кочаряна. Он тоже знаком ему. Да и язык английский знает.

— Пожалуйста.

Через две минуты Кочарян вырос в дверях. От неожиданности остановился на пороге. Вместо того чтобы представиться генералу, долго и молча смотрел на бровастое лицо Деймона и лишь потом доложил комдиву о прибытии. И сразу, кивнув через плечо, неофициально добавил:

— Вроде где-то эту физиономию видел. А вот где, хоть убей, не припомню.

— Говорит, ваш хороший знакомый, — сказал комдив.

— Мой? — На лице Захария было написано такое изумление, будто его заподозрили в постыдном. Он вновь взглянул на Эдгара, и тот протянул длинную сухую руку:

— Страхстуйте, масляна король…

Ошеломленный Кочарян взглянул в упор на знакомого незнакомца и, угадав в нем давнего дипломатического посредника по масляным делам, удивленно воскликнул:

— Ты смотри, запомнил, сукин сын! — И тут же обратился к комдиву: — Разговор окончен, товарищ генерал. Чем прикажете заняться?