Николай Котыш - Люди трех океанов

Малыш справедливо посчитал себя обиженным. Как-то перед полетом эскадрильи на сопровождение он вошел в землянку к Рудимову и срывающимся дискантом спросил:

— Значит, товарищ капитан, доверия мне нет? Ростом не вышел…

— Искоркин, куда вы спешите? Чего бунтуете?

Смотрит комэск, а на длинных мальчишеских ресницах дрожит слеза. Пытается объяснить, что лейтенанту надо пока потренироваться на земле, а самого мысль гложет: «В самом деле, зря человека обидел». Кончился разговор тем, что командир эскадрильи пообещал в следующий раз взять парня своим ведомым. Просияло Димкино лицо.

Искоркин летал неплохо. Имел даже два сбитых. Но часто ему не везло. Он ходил ведомым, ну а ведомому всегда больше достается. И вот однажды в бою эскадрилья потеряла своего любимца. Ребята приуныли. Рудимов не находил места, ругал себя, раскаивался, что поддался Димкиным мольбам.

Строили разные предположения. Сошлись на том, что мало надежд на благополучный исход — самолет Искоркина упал на огневой позиции. Если лейтенант и попытается приземлиться на парашюте, то фашисты расстреляют в воздухе. Да и на земле не уцелеть.

И вдруг на второй день Малыш явился! За плечами — котомка, в руке — посох. Оказывается, он все же приземлился на парашюте. А потом под обстрелом переполз к нашим позициям. Смеясь, Димка рассказывал:

— Попытались было меня немцы на мушку взять, да не вышло — цель мала. Так и ускользнул. А это наши артиллеристы наградили меня сухарями. Угощайтесь, — развязал котомку, и летчики принялись шумно грызть Димкины трофеи.

Пролетал Искоркин еще недели три. Сбил еще два самолета. Правда, в группе, но вся эскадрилья поздравляла его не меньше, чем Кожедуба с пятидесятой победой. Парня теперь и вовсе трудно было удержать на аэродроме.

Эскадрилья вылетела на штурмовку аэродрома. Еще с высоты Рудимов заметил выстроившиеся у линейки «юнкерсы» и сразу снизился до бреющего. С первого же захода поджег один бомбардировщик. Тут же пошел в повторную атаку. Из плоскостей «юнкерса» ударили рыжие фонтаны огня: взорвались бензобаки. Капитан выхватил машину из пике и вдруг увидел другое пламя, перечеркнувшее небо. Вгляделся — на фюзеляже истребителя тройка. Малыш! Это он со своим напарником прикрывал атакующую машину комэска. Но сам уберечься не смог — с высоты на него свалился «мессер».

Увидел капитан, как короткокрылый «ишачок», объятый пламенем, устремился к земле, и сердце сжалось в комок: Малыш в беде. Развернулся Степан, дал машине полный газ и на ревущем форсаже пошел вдогонку ведомому. Но тот скрылся за холмом. Наверное, врезался в землю.

С этой печальной мыслью комэск вернулся на аэродром. Но сразу не решался сказать о потере. Однако и молчать долго не мог. Сказал. Шеремет убежденно заявил:

— Придет!

Но миновала неделя, вторая, а Искоркина все не было. Комиссар эскадрильи уже несколько раз порывался написать письмо родным и девушке, от которой лейтенант ежедневно получал письма. Но летчики отговаривали:

— Повремените. Может, вернется…

На исходе третьей недели Рудимову позвонил Корней Иванович:

— Зайди в землянку. Вернулся. Шеремет в охапке принес…

Степан бросился в землянку и не поверил своим глазам: на нарах, поджав по-восточному ноги, сидел Малыш! Он выглядел совсем мальчуганом. На голове торчала шапка слипшихся волос. Похудел, глаза огромные. Одет в какую-то дерюжку.

— А я хотел походить на пастуха, — подмигнул Димка. — Иначе бы не уцелеть.

Оказывается, он облачился в жалкие лохмотья, перекинул через плечо кнут и перешел линию фронта. Несколько раз встречался с патрулями. Объяснял, что ищет потерянное стадо. Конечно, немцам и в голову не пришло, что перед ними летчик, участвовавший в налете на их аэродром.

— Вот и нашел свое стадо, а вернее, быка, — под дружный хохот летчиков толкнул Димка в бок Шеремета.

С неделю Искоркин отлеживался, поправлялся. Хотел Рудимов подольше подержать его на положении больного, да ничего не вышло. Представ однажды перед врачом в чем мать родила, Димка потребовал определить, годен ли он к летной службе. Врач осмотрел лейтенанта и признал, что «никаких ограничений не имеется».

— Так почему же я не летаю?

— Это пусть решает командир.

Пришлось Рудимову вновь отступать.

И опять листками календаря замелькали горячие дни.

Эскадрилья по-прежнему сопровождала соседей, иногда ходила на штурмовку. Сражалась с хвалеными и, надо сказать, опытными «воздушными волками», носившими железные кресты за бомбежку Польши, Норвегии, Франции. Только за два месяца эскадрилья Рудимова сбила тридцать два самолета. Но были и у нас потери.

В третий раз не вернулся Искоркин. Как и прежде, летчики всю ночь не сомкнули глаз, ожидая возвращения Малыша. Все почему-то были уверены, что он непременно вернется. Не сегодня — завтра, через месяц…

Но прошел месяц, а Димка не вернулся.

Рудимов от имени всей эскадрильи написал Димкиной матери:

«Простите, что сразу не сообщили Вам. Мы так верили в возвращение Димы. Совсем недавно узнали, что он врезался в зенитную батарею. Он был храбрый летчик…»

Письмо отправили в четверг. А в субботу пришла радиограмма из штаба ВВС:

«Лейтенант Искоркин в тяжелом состоянии доставлен в главный госпиталь. Выздоравливает».

— Жив, жив, чертенок! — вне себя от радости крикнул Рудимов.

Голубь Егор вторые сутки ничего не ел. Степан поселил его возле своей землянки в большом ящике из-под патронов. Егор сидел с закрытыми глазами. Открывал их лишь, когда хозяин протягивал руку и гладил по голове. Почему захандрил — трудно сказать: слишком много вероятных причин. Возможно, подействовал близкий гул моторов — машины стояли рядом с землянками. Может быть, от бензина угорел или же сказалось отсутствие подходящего корма: где тут достанешь зерна?

Но большинство летчиков, озабоченно следивших за самочувствием Егорки, пришли к выводу, что ему не хватает пернатого общества. Зюзин своих голубей оставил на старом аэродроме. Красный остался один.

— Одиночество гнетет Егора, — сочувственно сказал Дикарев, многозначительно потрогав обгоревший ус, и предложил Рудимову: — А знаете, товарищ капитан, есть выход — сменять одного Егора на целое семейство. За такого красавца дюжину дадут.

— Скажете такое, Дикарев, — отмахнулся Степан. — С кем тут меняться, когда рядом воро́ны не увидишь, не то что голубя? Да и не хочу никому отдавать своего…

— Так у меня ж есть кандидатура, — не унимался Герман. — И знаете кто? Комдив. У него голубей видимо-невидимо. За Егора ничего не пожалеет…