Николай Котыш - Люди трех океанов

Иного же выхода нет — стрелка бензинометра подползала к нулю. Шеремет повел самолет на снижение. Приземлились удачно.

К летчикам подъезжает мальчуган на резвом в белых яблоках жеребце и приглашает в сани. Кузьма берет у мальца вожжи и, несмотря на свою летную форму, чувствует себя настоящим кучером. Понукаемый его свистом и кнутом, жеребец стремительной рысью проносится по центральной улице Чистополя и как вкопанный останавливается у дома, номер которого Степан помнил, как свое имя.

Вылез Рудимов из саней, поправил подвернувшийся протез, растер онемевшую ногу. Хотелось хоть в первую минуту встречи не показаться калекой. И он уже слышит знакомое, со всхлипом:

— Боже мой, Степа-а… Ты?!

— А кто же еще…

Чувствует Степан теплое прикосновение мокрых щек жены. Вышла на крыльцо мать Тамары и заголосила, запричитала так, что слов не понять. Соседский мальчишка обхватил Степанову ногу, видимо не подозревая, что прижался к бесчувственному протезу. Берет Рудимов его на руки и, стараясь шагать как можно тверже, поднимается по скрипучим, чисто вымытым ступеням. Тамара размазывает слезы и взахлеб рассказывает:

— А я видела вчера сон. Вроде ты идешь по пояс в снегу и никак не выберешься. И я никак к тебе не подойду — нет сил с места сдвинуться…

— Ну вот видишь, выбрался я из этого снега.

Через пять минут в тесной комнате полно народу. Пришли незнакомые Степану соседи, целая бригада приятельниц Тамары с завода, какой-то старичок с георгиевскими медалями и его сухонькая, печальная жена, явившиеся лишь за тем, чтобы спросить у Степана: не встречал ли он где-нибудь там, на фронте, их сына — моряка.

До поздней ночи вели разговоры, пели песни, плакали, вспоминали, загадывали, скоро ли кончится война.

…Тепло, уют, тишина — как давно не видел Степан этих благ. И все же ничто не могло заглушить тяжелых раздумий. На душе было неспокойно. С настороженным вниманием прослушивал последние известия.

В Чистополе Рудимов познакомился с писателями Леонидом Леоновым и Аркадием Первенцевым. Рассказал им о виденном и пережитом на фронте. Часто, сумерничая, говорили о положении на фронтах, о долге человека. Леонов как-то тихо, словно про себя, размышлял:

— Главное — найти свое место, чтобы до зарезу быть нужным людям.

Слушал Рудимов, прикидывал: «Понимаю — писатель может помочь пером, словом. Но чем я могу служить людям? Пока единственным — полетом, боем. На другое не мастак. Значит, надо туда, в полк».

Жена и теща уже свыклись с мыслью, что Степан с ними не расстанется. И когда он сказал, что ему пора собираться, наступило тягостное молчание.

Простите его, кадровики. Документы на демобилизацию, которые выдали в госпитале, Рудимов никому не показал. Они с ним кочевали до возвращения в полк.

Нашел однополчан на Кавказе. Еще в пути почувствовал тревожную близость фронта. На станциях и разъездах с грохотом проносились эшелоны с пехотой и оружием. Длинными вереницами тянулись колонны танков и орудийных самоходок.

На третий день Степан подходил к штабу родного полка. Что там нового? Кто встретит? Все ли живы? Опираясь на кизиловую палку, он старался идти ровнее. У самых ворот остановился, подумал и бросил палку в кусты. И тут же пожалел: натруженные за дорогу ноги без опоры показались ватными.

Потихоньку приноровился к неторопливому шагу. Открыл ворота. Часовой узнал, приветливо пропустил. Подошел Рудимов к штабу и не может дальше идти. Ноги отказывают, и грудь будто прессом сдавило… У низенького штабного домика стоят и о чем-то озабоченно толкуют комполка Яровиков с неразлучными крагами в руке, комиссар Гай, Корней Иванович. Кажется Степану, что эти люди никуда не уходили все эти месяцы. Первым Рудимова заметил Сухорябов. Взмахнул короткими руками и объявил, как на построении:

— Капитан Рудимов прибыл!

Все бросились к Степану. Объятия, восклицания. Ощупывая, словно не веря в то, что он цел, Павел Павлович долго вертел Рудимова и наконец произнес:

— Да ты ж совсем герой, Степан Осипович! Хоть сейчас в полет.

Хотелось ответить: «За тем и приехал», но воздержался — как бы не приняли за бахвальство.

Не сразу сказали Степану о гибели летчиков его эскадрильи Ивана Бугримова и Анатолия Алафердова. О таком сразу не говорят. А когда сказали, Рудимов не стал расспрашивать подробности — тоже некстати.

— Ну, а меня бережет твой талисман, — Павел Павлович извлек из кармана портсигар. Степан тоже достал давний подарок комполка. Неподалеку, возле столовой, желтела копна соломы, то ли для растопки, то ли для матрасов припасенная. Яровиков хлопнул перчатками:

— Присядем?

— Можно.

Зачастили затяжками, раздавили каблуками чинарики. Медленно и осторожно Степан опустился на солому. Кряхтя, присел Павел Павлович.

— Эх, старость — не радость.

— Не рано ли в деды? — возразил Рудимов, вытягивая негнущуюся ногу.

— А что ты думаешь, скоро полсотни стукнет. — Яровиков блаженно завалился на спину, напялил на лицо фуражку. Неожиданно спросил: — Чувствуешь, как солома пахнет? Степью, хлебом… Нет, Степан, меня другое пугает. Боюсь затеряться. Гонит, крутит нас ураган — с ног валит, ребра трещат. Но тут все понятно. Так и должно быть. На то и ураган. А вот куда он меня вышвырнет — вот что мне не безразлично.

— О бессмертии беспокоитесь? — совсем просто спросил Рудимов и тоже лег навзничь. — А для меня это неважно.

— Зачем такие слова?! — Яровиков сдвинул фуражку, закрыл лицо ладонью и стал смотреть на солнце сквозь розовые пальцы. — Другое меня интересует. Мне не безразлично, как будут считать люди: жил и ушел из жизни как человек или как последний негодяй.

— А для меня главное, чтобы я знал — не зря голову сложил. А в остальном, кому надо, разберутся.

— Ох, Степан, не так просто…

Яровиков не договорил: подошли, загомонили летчики, техники. Кто-то предложил:

— Качать комэска!

Степан медленно, с усилием поднялся:

— Не надо, ребята. Совсем рассыплюсь.

Потянулся к одному, другому. Обнимались, хлопали друг друга по лопаткам. Лишь Атлантов просто поздоровался — этот не любит сантиментов. А Малыш чуть ли не на шее повис. Рудимов потряс его за вихор:

— Выжил? Да и вырос, кажется?

— А на фронте только так — или на голову выше, или на голову ниже, — изрек Димка. Вразвалку подошел Шеремет:

— Я же вас завез в тартарары, и, оказывается, напрасно.

— Напрасно, Кузьма, — согласился Рудимов. — Я как тот старый пудель: куда ни завези, все равно домой вернется.