Николай Котыш - Люди трех океанов

— Дочка, Сиваши давно пролетели, — тихо сказал генерал. — Уже крымская степь пошла.

Никто не знал — ни маленькая стюардесса, ни сидевшие рядом пассажиры, — о чем думал приникший к иллюминатору генерал. Только занавеска подрагивала да с виска скользил пот.

Генерал жадно глядел на степь. Где-то над этой ширью сгорело мятежное сердце Косты. Не вернулся из-за Сивашей Алафердов. В этой вот неоглядной, раскинувшейся до самого горизонта степи его, Рудимова, раненного, расстреливали «мессеры». Тут он оставил частицу своего тела. Хотелось увидеть место, где лежал пригвожденный осколками. Это намного южнее Сивашей, неподалеку от позиционных траншей. Здесь некогда приветствовала его пехота. Но траншей уже нет. Остались лишь чуть приметные буроватые полоски, зажатые массивом пшеницы. Нет, с высоты ничего не увидишь.

На траверзе показался Севастополь. Третий раз увидел его Степан Осипович. И каждый раз он представал разным. Чистый, опрятный, в искусном сплетении арок и равелинов — перед войной. Черный, в адовом хаосе камней, железа и щебня — после освобождения. И вот сейчас — белый, легкий — он, казалось, летел под парусами навстречу морю. Город родился заново. О прошлом напоминали лишь памятники — стерегущий вход в Севастополь обелиск на Сапун-горе, парящий у Приморского бульвара старый бронзовый орел с венком в клюве да устремившийся ввысь с крутизны Малахова кургана истребитель.

Прихрамывая, генерал подходил к шлагбауму. Вот так он когда-то возвращался в полк после ранения. И опять те же мысли. Что нового там? Найдутся ли люди, которые узнают его? Сохранилось ли что-нибудь от яровиковского полка? Признают ли его самого?

Сомнения рассеялись, едва подошел к проходной. Часовой, высоченного роста матрос, без документов узнал:

— Все вас ждем, товарищ генерал.

Навстречу идут комполка — совсем молодой подполковник с академическим значком, замполит — майор, крепкий, ширококостый, чем-то похожий на Кузьму Шеремета, начальник штаба — тоже молодой, но уже в звании подполковника.

Нашлись и «старики». Это были Малыш и Володя Зюзин. Малыш так и остался малышом, только появились усики да в глазах поселилась какая-то задумчивая озабоченность. У него тоже на тужурке ромбик. Он заместитель комполка. Как хотелось Рудимову запросто обхватить Димку и воскликнуть: «Жив, Малыш?! Ведь как трепала судьба, а выжил…» И генерал обнял Димку, прижался седым виском к торчковатым вихрам, но сказал уважительно:

— Здравствуйте, Дмитрий Иванович…

С Зюзиным встретились у него дома. Володя сидел без рубашки, босой на приступке крыльца финского домика и кормил вареной картошкой голубей. Увидев генерала, смутился, мигом вскочил, подтянул штаны и чуть было не козырнул, хотя был без фуражки. Но тут же узнал Рудимова и побежал навстречу. Ткнулся в плечо Бати и не может слова выговорить. Лишь минуту спустя как бы оправдывался:

— А я гляжу, кто это такой… Вроде и знаю и нет… А потом гляжу — так это ж вы…

У Володи никаких особых новостей, кроме троих малышей, похожих на него, как размноженные портреты. Работает по-прежнему техником самолета, старший лейтенант. Учиться не стал — поздно. Собрал в кучу, обхватил своих мокроносых пацанов:

— Моя забота теперь вот их в люди вывести.

В день юбилея полка в гарнизоне появился комиссар Гай. Его появление обозначилось шумом еще у шлагбаума. Он что-то рассказывал встретившим его летчикам и техникам, и те смеялись так, что слышно было в штабе. Когда Серафим Никодимович вошел в штаб, пороху на смех не хватило. Увидев Рудимова, весь сник, съежился, глаза повлажнели. Протянул худые, длинные руки:

— Здо́рово мы с тобой, Степан, постарели.

— Ну еще бы, Серафим Никодимович, уже шестой десяток распечатали…

— Да… А Корнея Ивановича нет, — сразу вспомнил комиссар своего фронтового друга. — Инфаркт в поезде прихватил. Уснул и не проснулся. Похоронили у тебя на родине — в Чистополе. Рядом с Варварой Ивановной. Завещание такое оставил.

— Ну, а про остальных что слыхать? — расспрашивал Рудимов, и они, наверное, до бесконечности вспоминали бы и людей, и дороги, и места, знакомые с войны, если бы не полковое построение.

На широченный, обсаженный липами и кленами плац вынесли знамя. Комполка доложил Степану Осиповичу о том, что гвардейский полк построен для торжественной встречи. Рудимов и Гай пошли вдоль строя, глядели в молодые незнакомые лица, и виделись им те, кто навсегда остались там, у Сивашей и Новороссийска, под Геленджиком и Севастополем, у берегов Румынии и над туманными Татрами. Взгляд Рудимова остановился на знаменосце — высоком, узколицем капитане с черными до синевы бровями. Он чем-то напомнил Даждиева. Над капитаном тяжко колыхалось алое, с малиновым отливом полотнище, и лицо его казалось красным от напряженного волнения.

— Дорогие товарищи! — необычно тихо начал генерал. — Смотрю на вас и думаю о моих старых товарищах. Многие из них не вернулись с войны. Но сегодня они здесь с вами. Коста Даждиев, Герман Дикарев, Кузьма Шеремет, Толя Алафердов, Степан Нешков, Коля Шалагин… Помните их. Служите, как они служили…

Как и двадцать лет назад, состоялась встреча двух полков — истребительного и бомбардировочного. Пахнуло боем, далеким и близким, столь зримо ворвавшимся в нынешнюю жизнь авиаполков. Прямо из зала тревога позвала летчиков на аэродром.

Спешно уехали туда Рудимов и Гай. Они видели, как один за другим в воздух уходили сверхзвуковые истребители. И вдруг в сердце ударил давно знакомый с фронтовой поры позывной, переданный с КП летчику-перехватчику:

— Идите на Зарю!

Это был позывной, кажется, Косты Даждиева.

Белесые стрелы врезались в ночь и бесследно исчезали. Комполка пояснил генералу:

— Идет сразу несколько целей. Все на сверхзвуке. И все надо перехватить.

Но эти слова не удивили генерала. Он набросал что-то карандашом на листке ватмана и протянул командиру полка:

— Я, конечно, не настаиваю, но в следующий раз испробуйте вот такой порядок перехвата. Тут учтен и сверхзвук и большие высоты…

Нет, Степан Осипович пока не завидовал боевой осведомленности младшего коллеги. Он может сам подсказать ему многое. Единственное, что вызвало и зависть и грусть генерала, так это то, что он уже не может посоперничать с подполковником в воздухе. Вот когда отлетался! А как бы хотелось еще хоть разок испытать захватывающие дух высоту и скорость! Но ничего не поделаешь, жизнь свое берет.

Очень рано проснулся на второй день Рудимов. То ли оттого, что предстоял скорый отъезд, то ли оттого, что разнылась нога к непогоде. А скорее всего просто потому, что полковые встречи разбередили душу. Долго лежал с открытыми глазами, перебирая в памяти захлестнувшие одно другое события прошлого и настоящего. И вдруг он услышал знакомый вскрик. Негромкий, протяжный, печально-трубный. Где он его слыхал, этот далекий, зовущий стон?