Владимир Гармаев - Журнал «Байкал» 2010–01

Итак, переходя на бытовой уровень, «месопотамские» буряты были людьми, которые повидали мир и обрели неоценимый опыт общения с другими народами, чьи обычаи и нравы, уклад жизни, исторический опыт и религиозные представления порой совпадали, а порой разительно отличались от их собственных. Они были людьми, которые в той или иной мере соприкоснулись с персидской и китайской цивилизациями.

Почти за 100 лет скитаний по разным землям от Месопотамии до Забайкалья они воочию увидели, как умирает централизованная Монгольская империя и на смену ей воцаряются где безвластие, где многовластие, а вместе с ними — беззаконие, разбой, разруха и «мерзость запустения». При виде всего этого они не могли не проникнуться мыслью о преимуществе пребывания в составе стабильного государства с сильной властью и твердыми законами.

Они были людьми, вобравшими в себя опыт предков, которые в свое время с таким трудом и после стольких испытаний пришли к пониманию того, что империя — это порядок.

Думается, указанное обстоятельство сыграло далеко не последнюю роль в их решении принять подданство Российской государства.

Даже в начале XVIII в. среди забайкальских бурят существовало постоянное опасение вновь оказаться данниками монгольских ханов и жертвами грабительских маньчжурских набегов. Тогда как российская граница означала надежную защиту от посягательств из-за рубежа. Кроме того, предводители родов как люди прагматичные не могли не учитывать, что, оказывая услугу Петру, они тем самым обретают право на его понимание в вопросе о «породных» бурятских землях.

Для самого же царя в тот момент, когда он принимал бурятских посланцев, речь, по сути, шла не только и не столько о «породных» землях. Вопрос стоял куда глобальней. Забайкалье в военно-стратегическом смысле являлось ключом ко всей Сибири и Дальнему Востоку, ко всей необозримой территории, над которой с юга, подобно грозовой туче, нависала загадочная в смысле военной мощи Цинская империя. Земли за Байкалом принадлежали России скорее номинально, поскольку в случае чего отстаивать их Петру было бы просто нечем.

Силы государства были сильно подорваны разорительными Крымскими и Азовскими походами конца XVII в. Но особенно трудным оказалось начало XVIII в. Совсем недавнее поражение под Нарвой тяжело отразились и на самом Петре, и на всем государстве. В. О. Ключевский писал:

«После Нарвы началась неимоверная трата людей. Наскоро собираемые полки быстро таяли в боях, от голода, болезней, массовых побегов, ускоренных передвижений на огромных расстояниях…»

Следовательно, в немалом расстройстве пребывали и промышленность, и сельское хозяйство. А Северная война продолжалась. До Полтавы надо было еще дожить…

Итак, перебросить из Центральной России в Забайкалье хотя бы некий «ограниченный контингент» Пётр не мог себе позволить. И вместе с тем он, как никто другой, осознавал всю значимость тех территорий для будущей России. Среди масштабных планов, которые он вынашивал, большое место отводилось Востоку, но вплотную подступиться к нему он смог лишь в самом конце жизни. В год своей смерти, в 1725 г., царь задумывает почти одновременно отправить на Камчатку и далее к берегам Америки опытного мореплавателя Витуса Беринга, а в Китай — проверенного дипломата и разведчика Савву Рагузинского [62] Савва Лукич Рагузинский-Владиславич (1670–1738) в 1725–1728 гг. возглавлял русское посольство в Китай. . Последний, как мы знаем, в 1727 г. основал Кяхту, заключил два важных договора с Китаем — Буринский и Кяхтинский, а также содействовал приданию официального статуса службе бурятских формирований по охране забайкальских границ.

Несомненно, на столь специфические темы, как военно-политическое состояние империи Цин, Пётр мог говорить только с предводителями бурятской делегации, зайсанами, и с теми «работниками», которые наиболее полно владели интересующей царя информацией. Понятно, что сам факт и содержание этих приватных бесед должны были остаться в глубокой тайне. Но, видимо, кое-что из этих бесед мы можем попытаться восстановить.

Дело в том, что в 1731 г. Савва Рагузинский представил императрице Анне Иоанновне рукопись, озаглавленную «Секретная информация о силе и состоянии Китайского государства» [63] «Русский вестник», 1842, № 2, том 5. СПб. , сопроводив её следующим посвящением:

«Дерзаю подданнейше поднесть В. И. В. [64] Вашему Императорскому Величеству. сочинённую моими трудами малую сию книжицу, что мог в бытность моей в Пекине и при границах проведать секретно и слышать публично, которая содержит отчасти историческое следование, отчасти же секретную информацию о силах и состоянии Китайского государства и о пограничном между двумя империями состоянии, и мню, что оная книжица счастливому В. В. империю ныне и потомству для известия не безполезна, наипаче в том, что происходило с 1680-го до 1729 года, по моё отбытие с границ».

Мы не знаем, как оценила Анна Иоанновна труд Рагузинского, но для нас существенно то, что сделанный им обзор секретных сведений, накопленных почти за полвека, начинается с 1680-х годов — как раз тех самых, на которые приходится почти пятилетнее пребывание в Забайкалье Ф. А. Головина. Иными словами, именно с того момента, когда начинается более или менее упорядоченная разведывательная деятельность соответствующих российских служб на восточном направлении.

Рагузинский был умный человек, отважный и честолюбивый авантюрист. Его репутация «на многие тайные вещи ведомца» говорит сама за себя. Однако будучи в Пекине, он был предельно стеснён как в передвижениях, так и в контактах с кем-либо: «посольский двор окружили шестьсот солдат под командой трёх генералов, которые полностью изолировали посольство от окружающего мира» [65] Н. Павленко. Савва Лукич Владиславич-Рагузинский. Сибирские огни, № 3, 1978. .

И вот красноречивая иллюстрация к сказанному:

«В день начала переговоров — 15 ноября — у дверей комнаты, где происходило заседание, Владиславич выставил почетный караул из двух гренадеров. Министрам же по этому поводу иронически заметил:

— Я у вас за караулом у передних дворовых ворот, а вы у меня за караулом в палате.

Министры шутку поняли, рассмеялись, но продолжали твердить о „чести“ и „безопасности“».

В этом отношении положение Ф. А. Головина было совершенно иным. Постоянно общаясь с верхами Нерчинской уездной администрации, чиновниками Селенгинского острога, с влиятельными предводителями бурятских родов, он имел широкую возможность подобрать бывалых и надежных людей, которые, не вызывая подозрений, регулярно и относительно свободно могли посещать соседнюю страну и собирать информацию.