Владимир Гармаев - Журнал «Байкал» 2010–01

На высоте пятьсот — шестьсот метров выбросился один из членов экипажа с парашютом. Он упал в расположение второго батальона и оказался мертвым. Документы и награды его прилагаются. Полетных карт при нем не обнаружено. На высоте сто пятьдесят — двести метров самолет-разведчик взорвался в квадрате семнадцать-шестнадцать, в шести километрах юго-западнее Добеле, вызвав пожар на складе боепитания. В момент взрыва самолета из него был выброшен второй член экипажа, который при падении пытался раскрыть парашют. Последний не успел наполниться воздухом, и человек упал на лес. Поисковая группа обнаружила его в бессознательном состоянии.

Купол парашюта и стропы запутались в ветвях дерева и тем воспрепятствовали удару о землю. Документов, наград и полетных карт при нем не обнаружено. После оказания первой медицинской помощи пленный направляется для допроса».

Анвар не шелохнулся.

— Как видите, ваше задание и ваша часть нам хорошо известны. Мы не будем требовать от вас шифры, коды, позывные, которые в настоящее время уже изменены. Нам необходимо знать, специально ли вы направили самолет на склад боеприпасов или это случилось от вас независимо?

Полковник, поглядывая на Анвара, что-то снова спросил у переводчика. Тот утвердительно кивнул головой. Указав на расположенные на столе ордена и полуобгоревшие документы, он сказал:

— Это награды и документы вашего штурмана старшего лейтенанта Хрусталева Павла Ивановича. А вы командир звена гвардии старший лейтенант Анвар Гатаулин!

Пленный вздрогнул.

— Вы, кажется, удивлены? Существует досье на ваш полк и его личный состав.

Переводчик подошел к тумбочке, достал бутылку с коньком, плеснул в стакан.

— Подбодритесь!

Анвар отрицательно мотнул головой.

— Господин полковник спрашивает, почему вы так упорно молчите? Напрасно! Мы знаем, вы родились в 1923 году на Урале, окончили в 1942 году в Омске военно-авиационное училище.

Анвар был потрясен осведомленностью немцев. Лица сидящих перед ним начали расплываться, как в тумане. Полковник сказал что-то переводчику, тот торопливо встал из-за стола, налил из бутылки полный стакан минеральной воды, подал ее Анвару:

— Пейте!.. Итак, что еще есть о вас в этом досье? Могу прочитать: «В самолетовождении достиг мастерства. Имеет сто восемь боевых вылетов, успешно провел пятнадцать воздушных боев». Вы не слушаете меня? Мы понимаем ваше состояние. Успокойтесь.

Потрясенный, ошеломленный, Анвар, как во сне, слушал переводчика.

— Следовательно, если ваш штурман Павел Хрусталев сгорел в воздухе, а вы сидите перед нами, значит, третьим членом экипажа был сержант Сергей Клименков?

Анвар, услышав это, понял, что о гибели Дмитрия Никулина, Героя Советского Союза, они не знают. Пусть будет так. Он утвердительно кивнул головой.

— Господин полковник желает перейти к деловому вопросу. Он считает вас доблестным летчиком и предлагает вам перейти на службу фюреру и великой Германии. В случае согласия вас немедленно отправят в госпиталь люфтваффе, затем месячный санаторий…

— Нет! Никогда! — Анвар отрицательно мотнул головой. — Я Родину не предаю!

— Не спешите с ответом. Подумайте, для большевиков вы уже изменник и навсегда потерянный человек. Они предают анафеме попавших в плен, вам это известно?

Анвар поднял глаза и твердо сказал:

— Переведите: Анвар Гатаулин не предаст Родину! Умру в концлагере.

…Тюрьма в окрестностях Риги, концлагерь в Любеке. Он боролся за то, чтобы выжить, вернуться к своим. Случилось так, что он уцелел и мог бы снова летать. В первый побег Анвара не взяли, он натужно кашлял, это могла услышать охрана. Анвар чуть не плакал, разрезая для товарищей два ряда колючей проволоки. Наутро побег обнаружили. Беглецов через несколько дней поймали. Второй побег он организовал сам. Устранили часового, замели следы, добирались до линии фронта.

Война закончилась для него на том роковом боевом вылете. В августе 1945 года Гатаулину стало известно, что Указом Президиума Верховного Совета СССР ему и Павлу Ивановичу Хрусталеву посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. В полку его считали погибшим, но герой оказался жив. Он вернулся в строй, и радость друзей и товарищей была безграничной.

Через годы он приехал на братское кладбище в городе Добеле, к памятнику, установленному его боевым друзьям Павлу Хрусталеву и Дмитрию Никулину. Он поклонился праху тех, с кем шел на подвиг.

Проснулся от песен, которые заполняли всю комнату. Первой мыслью было: не забыл ли я выключить радио, оставив его на полную мощность. А потом вспомнил: сегодня Первомай. И столица встречает, стало быть, его. Неслись бравурные торжественные звуки. Под балконами гостиницы плыли колонны, с оркестрами, с песнями, в избытке — красный цвет. Вся улица покрылась кумачом. Я вышел на улицу, настрой толпы невольно передался и мне, и, чтобы не поддаться ему, я нырнул опять в свой номер, но напрасно было захлопывать форточку — все окно готово сорваться от напора праздничной толпы, ее шумов и возгласов.

Дочитал Вежинова «Ночью на белых конях», слабо, все-таки «Барьер» лучше, через него автор не может никак переступить. Сходил на обед к П. Кошелю. Попивая «Зубровку», говорили о жизни, о Москве. В разговор вступала Инна — жена П. К. У них двое детей, обе — девочки. Сказал, что у меня дочка родилась, назвал Сарангуа. Имя ему понравилось. «Да, — слегка задумавшись, протянул премудрый П. К., — у поэтов, значит, дочери рождаются. У Анатолия Передреева, у Юрия Кузнецова, у Володи Бояринова, у меня. А теперь у тебя. Дочка отцу ближе, тем более поэту».

Между прочим, что небезынтересно, у всех перечисленных поэтов жены восточного происхождения: у А. П. — кабардинка, у Ю. К. — казашка, у В. Б. — татарочка, одним словом, Золотая Орда в семейном варианте. Лишь у Кошеля дуэт славянский: он и его жена белорусы. А если меня приплюсовать, то и получается Евразия в миниатюре.

Позвонил Н. И., у нее очень бодрый «жизнеутверждающий» голос. «Сегодня я в хорошем настроении назло вчерашнему», — объявила она. Сразу же спросила, не могу ли достать билеты в МХАТ на «Тартюфа». Сейчас дефицитный спектакль. Назвала еще кучу спектаклей — «Дом на набережной» на Таганке, «Юнона и Авось» в Ленкоме, что-то в «Современнике». Я ее в шутку называю Натальей Мельпоменовной. Очень беспокоилась насчет Саши Соловьева. Блаженный какой-то стал. Ведь надо жить по Дарвину. Выживает сильнейший. А у Саши с его головой-то, связями, с семьей все дороги открыты. Ведь деньги ему надо в семью нести.