Александр Сметанин - Серая шинель

— Что это за медаль, товарищ сержант?

— Всесоюзной сельскохозяйственной выставки.

— Золотая?

— Золотая.

— Вот те на. За что же?

— Комбайнер я.

«Комбайнер и вдруг — снайпер!» — все это не укладывается в моей голове. А я думал, он из знаменитых сибирских охотников.

— Ты что же, с утра тоже на «охоту»? — спрашивает Иван Николаевич Кузякина.

— Нет, старшой. Сперва схожу к артиллеристам, в стереотрубу понаблюдаю. В нашем снайперском деле спешка — штука опасная.

Он возвращается к нам средь бела дня… На животе, ползком. Это злит Журавлева.

— К чему такое мальчишество, Кузякин? Нам что, двух трупов мало?

— Нет, старшой, я не удаль свою показывал. Для дела нужно. Я не просто полз, а останавливался, высовывал каску на палке из-за бруствера, «выманивал» фашиста на выстрел.

— И как?

— А вот как. Гляди!

Кузякин показывает пробитую пулей каску.

— Бьет враз, мгновенно. Одно скажу — отличный снайпер. А выстрела я, между прочим, тоже не слышал…

— А это что значит?

— То, что снайпер хорошо укрыт.

— Может, он стреляет из дзота? — высказывает предположение Тятькин.

— Нет, дзот близко от вас. А немец находится по моим предположениям далеко от «передка». Он достает лишь первую траншею. За ней убитых нет. Значит, он где-то на расстоянии километра от вас. Вот где его искать нужно. От артиллеристов я, правда, кое-что увидел, но проверить надо.

Едва смеркается, Кузякин уходит опять и возвращается поздно ночью продрогший и усталый.

Наскоро ужинает тем, что ему оставили, развязывает вещмешок, достает измятую школьную тетрадь, садится ближе к очажку и что-то чертит.

— Нашел, где фриц сидит? — спрашивает его Тятькин.

— Нет, не нашел.

— Плохо.

— Да, плохо.

— А чертишь что?

— Схему. Понимаешь, я побывал на капэ батальона, потом на всех тех местах, где лежали убитые снайпером, и пришел к выводу, что он ведет огонь с дальней дистанции, но в довольно узком секторе. Что-то мешает ему стрелять в стороны. А мешать может, например, амбразура или что-то наподобие ее. Значит, немец стреляет из глубины какого-то помещения. И выстрела поэтому не слышно. Уяснил, ефрейтор?

— Уяснил. Жаль, помочь тебе не можем. Вот если бы нам перископ разведчика…

— Да, неплохо бы.

— Слышь, Кузякин, а если чучелу какую сделать да потаскать ее на веревке?

— Такого воробья на мякине не проведешь. Не клюнет он на дешевую приманку, землячок. Он, гад, бьет наверняка. И, заметь, все в голову. А у чучелы твоей только зад виден будет. Что касается помощи, то погодь малость, она нужна будет. И поможешь мне ты, Тимофей.

— Ладно, давай.

Утром вражеский снайпер напоминает о себе: ранен наш телефонист. Кузякин еще курил, собираясь куда-то идти, как вдруг через лаз послышался голос нашего телефониста.

— Помогите, братцы.

Быстро вылезаем наружу. Телефонист стоит в траншее, держась левой рукой за раненое правое плечо. Он бледен настолько, что веснушки на лице теперь кажутся огненно-красными.

К счастью, ранение легкое. Пуля лишь разорвала кожу.

— Как это тебя угораздило? — спрашивает телефониста Кузякин.

— Да забылся я. Приподнялся из ровика и…

— Ну ладно, ложись, отдыхай. Ночью пойдешь в санчасть.

— Не пойду. Перевязали и спасибо. Заживет.

— Сказано: пойдешь! — Иван Николаевич повышает голос, но глаза его теплеют, с каким-то затаенным восторгом смотрят на веснушчатого красноармейца.

— Товарищ старший сержант, я ведь не ваш подчиненный. Я из взвода связи батальона. Лейтенант обязательно разрешит мне остаться.

— Пусть остается, старшой. — Вступается за телефониста Кузякин. — Значит, парень чувствует в себе силу воевать. Ну, бывайте, я — к артиллеристам.

…Наконец-то мы дождались, когда Кузякин сказал:

— Нашел я немца. Завтра ему будет каюк!

Странное дело, но слова сержанта никому из нас не показались бахвальством. Мы уже поверили в то, что Кузякин обязательно убьет фашистского снайпера.

— Где же ты его нашел? — Журавлев смотрит на сержанта поверх очков.

— Понимаешь, старшой, за второй траншеей немцев есть сгоревший дом. От артиллеристов в стереотрубу он виден хорошо, от вас — почти не заметен. Так вот, от этого дома остался кирпичный фундамент. Немец пробил в нем дыру и сделал себе для стрельбы круглую амбразуру. Стреляет через нее. Моя задача вызвать его на выстрел. Только на один выстрел. Но тогда, когда это нужно мне. Я хоть сейчас могу туда пулю влепить. А если его там сей момент нет? Придет, увидит, что моя пуля, например, попала через амбразуру в противоположную стену, сразу поймет: он раскрыт. И больше там не покажется.

— А почему ты думаешь, что он поступит так?

— Да потому, что я бы на его месте поступил только так. Шальная пуля при одиночном выстреле в такую дырку не залетит. Немец, он умнее, чем ты думаешь.

— Погоди, Кузякин, не из той оперы начал…

— Не боись, старшой. Разве твои бойцы не знают, что это так? В том-то наша и беда, что мы еще недооцениваем сил своего врага. Колотил он нас колотил, а мы все считаем, что фашист слабый да глупый, хотя даже товарищ Сталин сказал, что над Родиной нависла смертельная опасность. Ты на завтра Тимофея мне в помощники дашь?

— Тимофея?

— Не боись, целым будет. Ему даже из траншеи высовываться не придется.

— Тогда бери. Еще чего?

— Хорошей погоды, чтобы солнышко посветило именно до вечера.

— Это, Кузякин, от командира отделения пехоты не зависит. Попроси господа бога.

Кузякин проснулся рано. Я только что пришел с дежурства в траншее и, разувшись, грелся у огня. Он, поджав под себя ноги по-турецки, привязывал к палке прицел от снайперской винтовки.

— Вы чего мастерите, товарищ сержант?

— Приманку, Серега. Прицел от моей первой снайперки. Окуляр в нем осколком разбило, а объектив целехонек.

— А что это за приманка?

— Потом, Серега, потом. Полежи, отдохни, пока Галямыч завтрак сварганит.

— Сегодня будет у вас каша с салом. Выдающаяся каша.

— Откуда сало? — недоверчиво спрашиваю я.

— Из моего снайперского пайка. Да ты ложись, ложись. Я тебя шинелью своей укрою.

«Хороший человек Кузякин. Он обязательно отомстит за Петра и за Маматкулову», — думал я засыпая.

Вопреки нашим ожиданиям, после завтрака ни Кузякин, ни Тимофей никуда не ушли. Тятькина освободили от дежурства в траншее, и они вдвоем с сержантом обсуждают детали предстоящей операции. Только во второй половине дня, когда солнце начало клониться к западу, Кузякин и Тятькин покидают землянку.

О том, что произошло дальше, нам рассказал Тимофей. Кузякин поставил его в мою ячейку, а сам занял соседнюю, Ивана Николаевича. По команде сержанта Тимофей приподнял над окопом палку с привязанным к ней разбитым оптическим прицелом и начал вроде бы «осматривать» местность через прицел, как это делают снайперы. Причем старался ставить объектив прицела так, чтобы лучи солнца падали на линзу, что должен сразу же заметить вражеский снайпер.