Ярослав Голованов - Падение «Иезуита»

Референт СД Гегингер уже давно пристально следил за экзархом Сергием Воскресенским. Молебны во славу германского оружия и подарки фюреру не могли скрыть от опытного разведчика тайные и отнюдь не бескорыстные замыслы владыки. Всякое славянское объединение, безразлично, под каким флагом оно происходило, противоречило «новому порядку» и нуждалось в незамедлительном пресечении. Укрепление позиций Сергия, мечты о Московской патриархии, создание миссии — все это было полезно лишь до определенных границ, а Сергий Воскресенский явно начинал эти границы преступать. И допрос Анатолия Прохорова, который референт учинил послушнику экзарха на следующий день после торжественного пасхального обеда, лишь укрепил Гегингера в этом мнении.

Прохоров испугался не на шутку, он понял сразу: Гегингер — это серьезно. Ничего не утаил, сыпал фамилиями, датами, адресами, цитировал обожаемого владыку и перевел дух лишь тогда, когда часовой в проходной наколол на штык его отмеченный пропуск.

Спокойная жизнь отныне кончилась. Он чувствовал, что наболтал много лишнего. Может быть, признаться во всем владыке? Вышвырнет за дверь, как щенка. Подозрительный Сергий и так стал подчеркнуто строг с ним последнее время. Анатолий еще не знал, что, когда вербовщик капитан Мино нанес визит экзарху и завел разговор о том, что его послушнику было бы недурно выказать свою преданность фюреру, например, работой по сооружению Атлантического вала в легионе Шпеера, Сергий противиться не стал. Нет документов, подтверждающих связь между двумя визитами: Прохорова — к Гегингеру и Мино — к Сергию, — но связь наверняка есть. Послушник был больше не нужен, он мог только проболтаться, помешать. «Убирать» послушника было излишне: это могло встревожить хитрого экзарха. Участь Анатолия Прохорова была решена. Новоиспеченному легионеру было предписано явиться в специальную школу в предместье Берлина Мюгельхайм. Открывалась новая страница биографии, страница зарубежных вояжей.

В Мюгельхайме Анатолия вместе с другими легионерами поместили в деревянный барак, выдали черный китель, черные брюки, ботинки с обмотками, пилотку, старая русская кокарда которой была обновлена буквами «SP». Это было бельгийское, польское, советское обмундирование, изрядно поношенное и перекрашенное. Впрочем, начальник школы капитан Раненкампф считал, что лучшего весь этот сброд, присланный с Востока, и не заслуживает…

Анатолий быстро прижился к чужим погонам. В школе его учили на шофера. Преподаватель автодела Воронин, белоэмигрант, бывший летчик царской, а потом белой армии, испытывал к Прохорову непонятную симпатию. Это было более чем странно, потому что Воронин ненавидел всех: поляков за то, что отделились от России, немцев за то, что напали на Россию, русских за то, что допустили большевистскую власть, а теперь упорствуют и не сдаются немцам, и даже царя Николая II за то, что позволил себя расстрелять.

Воронин был шизофреник, но автодело знал хорошо. Прохоров ходил у него в первых учениках. Кстати, потом, в Париже, знания, полученные у Воронина, очень помогли ему воровать автомобили…

Но, прежде чем попасть в Париж, Прохорову пришлось еще немало попутешествовать. Он строит укрепления и дороги под Римом, в Генуе, Милане, Флоренции, гоняет тяжелые грузовики во Франции, в Сулаке, возводит бункеры для подводников в Бордо. 20 декабря 1942 года Анатолий пишет Сергию в Ригу:

«Хочется работать на пользу многострадальной родины нашей».

Даже Сергий подивился лицемерию своего бывшего послушника. Следующее послание владыка получил уже из Парижа. Есть там странные слова:

«…предполагается с помощью власовской армии направить меня в Москву в патриархию».

Как это в Москву, когда в это время между Волгой и Доном погибали в кольце двадцать две дивизии Паулюса? Впрочем, может быть, эти слова и не покажутся странными, потому что в другой строчке он проговаривается:

«…в Париже я попал в сети гестапо».

Закидывали эти сети «рыбаки» опытные. Перевестись из Бордо в Париж помог Прохорову некто Цебриков, человек биографии удивительно пестрой. Он родился в России, в 1919 году всплыл в Бельгии, учился во Франции, служил в Ватикане, потом в Вене, после того, как Франко задушил республиканскую Испанию, оказался в Мадриде. Не успели немцы поднять на Эйфелевой башне флаг со свастикой, как он примчался в Париж. Это он свел Анатолия с коллегой Гегингера — резидентом СД Фишером. И именно от Фишера получил Прохоров свое первое задание: следить за настроениями белоэмигрантов в Париже.

Прохоров начал действовать. Впрочем, ему не повезло с самого начала: одним из первых его парижских знакомых оказался митрополит Серафим — фигура, которая никак не могла заинтересовать Фишера, ибо митрополит Серафим, а точнее Владимир Иванович Родионов, был человеком, бешено ненавидящим Советский Союз, главой фашистски настроенной белоэмиграции, и его настроения были отлично известны Фишеру. Отец Серафим повел молодого легионера в гестапо и познакомил с доктором Райхлем. Доктор был очаровательно воспитан, угощал аперитивами и дешевыми сигарами, а когда захмелевший Прохоров расхваливал ему экзарха Сергия, он не смог удержаться от восклицания: «Вот бы нам сюда такого митрополита!».

Обворожительный доктор Райхль знал, что переодетые партизанами гестаповцы на Каунасском шоссе уже пустили в грудь владыке 12 пуль и, заметая следы, пристрелили его попутчиков, шофера и даже случайно проходившую мимо девушку. Не мог не знать, ведь его коллега, полковник Шолбер, и представитель рейхскомиссариата Бурмейстер присутствовали в кафедральном соборе при «последнем целовании» и даже помогали накрывать голубой мантией дубовый гроб на катафалке. Разумеется, рассказывать об этом молодому легионеру было излишним, и, прощаясь, доктор Райхль лишь высказал свое удовольствие по поводу их милой беседы и надежду на то, что господин Прохоров и впредь сохранит благосклонность к скромным труженикам гестапо…

Молодой шофер из легиона Шпеера вскоре стал завсегдатаем белоэмигрантских салонов. Круг его знакомых из среды духовенства, разумеется, не ограничивался отцом Серафимом. Он беседует с митрополитом Евлонием, архимандритом Афанасием, водит дружбу с Лосским — председателем братства святого Фотия, навещает Лукиана Шамбо — настоятеля французской православной церкви. Он дает понять, что его московские связи с духовенством весьма прочны и обширны, и разыгрывает из себя страдающего борца за православие, впрочем, с легким налетом таинственности и намеками на конспирацию. Некоторое время он становится даже модным гостем: «Подумать только, он вырвался из лап большевиков!». Его знакомят с князем Трубецким, М. Толстым — внуком Льва Николаевича, скульптором Поповой, писательницей Каллаш. Перед ним проходит целая вереница людей: злых и добрых, умниц и дураков, порядочных и подлых, но одинаково несчастных, потому что «эмиграция» и «счастье» — это слова из разных языков. Особенно частым гостем становится Прохоров в доме Елены Александровны Миллер, которая жила при русской церкви на улице Дарю, в доме № 12.