Дмитрий Губин - По России

Объясняю: Питер – город имитационный, псевдоевропейский, то есть не выросший естественно вокруг площадей возле храмов, рынков и ратуш, а устроенный по приказу, чтобы было, говоря современным языком, круче, чем на Западе. Чтобы европейцы ахнули и задрожали от русской жизни, как некогда варяжская княгиня Хельга, больше известная под русским именем Ольга, ахнула от вида Константинополя и, задрожав, приняла православие. Эту умышленность, нарочитость Петербурга замечали и Гоголь, и Достоевский, да хоть Мережковский («Надо прожить несколько лет в Европе, чтобы почувствовать, что Петербург все еще не европейский город, а какая-то огромная каменная чухонская деревня. Невытанцевавшаяся Европа», – писал он в 1900-х в очерке «Зимние радуги», вошедшем затем в сборник «Больная Россия»). Но обезьянничанье и утирание носа привело к обильному появлению общественных пространств «как в Европе», – бульваров, парков, набережных, проспектов. Европейский город, начиная еще с Афин и Рима – это ведь прежде всего общественные пространства, где все жители равны. А поскольку Питер не центр, и силенок у местной власти маловато, то проконтролировать все пространства она не может. Ну, побить десяток-другой демонстрантов у Гостиного двора, – это да. Разогнать велопробег на Дворцовой, этих холопов, решивших покататься в те дни, когда баре в Константиновском дворце трындели про великую Россию, – тоже. Ну так это ж они чижика съели, а настоящих кровопролитиев учинить, – слава богу, слабо.

А поле, когда его не вытаптывают менты, омоновцы, гэбэшники и фэсэошники, – оно мгновенно начинает прорастать и цветами, и злаками, и деревьями, и кустами.

Вот почему так мертва Красная площадь в Москве – умервщвленное охран(к)ой пространство (где даже приличный фотоаппарат достать нельзя, только «мыльницу», там вообще все запрещено).

Вот откуда эта фиеста, с движняком, уличными концертами, оркестрами, певцами, спортсменами, капитанами, – петербургская мовида.

Кстати, movida, если запамятовали, – это испанский неологизм, родившийся после смерти диктатора Франко и означавший, с одной стороны, культурный подъем (это мовида подняла на гребень волны Альмодовара!), а с другой – невозможную при Франко уличную фиесту, в которую и сейчас легко окунуться, стоит приехать в Мадрид или в Барселону.

Вот и в Питере мовида идет, потому что место есть, а диктатора нет – потому что жизнь в России вообще возможна только по слабости или недосмотру власти.

2011 Комментарий

Хорошая новость: на Красной площади теперь фотографируй сколько хочешь. На улицах фотографируй сколько хочешь, и в частных торговых центрах, и в метро, и на вокзалах, и в аэропортах. Этого во многом добилось движение фотографов во главе с блогером Ильей Варламовым. Варламов, опираясь на закон, фотографировал там, где хотел, а когда ревнители запретов ему фотографировать запрещали (а бывало, и доставляли в кутузку), он эти запрещения тоже фотографировал и выкладывал в интернет. А еще он требовал дать объяснения, на основании чего ему запрещают. И выяснялось, что Варламов был прав, а его гонители неправы, и благодаря интернету это мгновенно становилось известно. И тысячи других фотографов следовали Варламову, отвоевывая право жить так, как они хотят, – то есть жить.

А потом к движению с требованием к государству убрать свои лапы от наших жизней стали примыкать уже никакие не фотографы, журналисты или правозащитники, – а просто люди, которых достало, что охранники и охранка командуют, когда, на какую площадь, по каким дням, в каком количестве и под какими знаменами (или воздушными шариками, или с ленточками на груди) можно выходить. Так случилась в Москве на исходе 2011 года Болотная площадь.

2012

Теги: Улучшает ли отъездчиновников генофондгорода. – Мелкий бизнес и внутренний смысл городов. – Что будет, еслиПутин сбежит из Москвы.

Удивительное дело! Стоит заговорить о революции, войне, эмиграции, – как немедленно начинается: «Вымирание нации! Оскудение генофонда!»

А из Питера в Москву в ходе чубайсовского, а потом и путинского призыва уехали сотни и тысячи госуправленцев, а вслед за ними десятки тысяч молодых растиньяков – но про оскудение генофонда и вымирание второй столицы как-то молчок.

И правильно, что молчок: город после этого великого исхода даже как-то подозрительно похорошел. Я вовсе не про реставрацию фасадов, а про то, что жить в Петербурге последние годы становится комфортнее, чем в Москве.

В радиусе километра от моей петербургской квартиры открылся, наверное, уже десятый по счету мини-отель. Нынешнее количество катеров у Аничкова моста я видел только на дореволюционном снимке, и то с подписью «Живорыбные садки на Фонтанке». Недорогих и дико вкусных китайских ресторанов в городе уже больше сотни. Ресторанчики вдоль залива, где едят шашлык и любуются видом на Балтику, образуют вполне неразрывную цепь. Вертолеты над городом летают, яхты Неву рассекают, виндсерферы прямо у кромки Васильевского острова резвятся, собравшиеся в стада роллерблейдеры и велосипедисты мчатся, музыкальные фонтаны поют. На Дворцовой площади играют Rolling Stones, у Петропавловки – Слава Полунин. В небе всю ночь фейерверки, а в 6 утра Невский запружен пестрой молодой толпой: это не на работу, это догуливает ночная тусовка. Фиеста с ночи и до утра. Ну прямо Рио.

Соблазнительно, конечно, из этой картины вывести обратную формулу: мол, всем лучшим в себе город обязан отъезду чиновников, – но это была бы прекрасная, но неправда. Правда заключается в том, что всем лучшим в себе город обязан частному бизнесу, причем по-питерски не слишком крупному, в известной степени семейному, дружески-домашнему, что образует иной, очень уютный масштаб жизни. Это как жизнь в трехэтажном домике (такова, кстати, в Петербурге средняя этажность) по сравнению с жизнью в небоскребе.

Вот мой знакомый банкир Михаил живет от меня через дом. Своей жене Жанне он подарил кафе в этом доме. В зале – дизайн фламандского толка, на окнах со стороны улицы пылают цветы, и Жанна звонит и зовет попить чаю с бисквитами. Мы идем и берем с собой друзей. Один – ресторатор и владелец трех гастрономических заведений, другой – винный торговец, открывающий уже пятый магазинчик с погребом и зальчиком для дегустаций. Не дегустации у него встречаются владелец ночного клуба, еще одного ресторана, управляющий фарфоровым производством, торговец автомобилями и торговец тканями. У меня в Петербурге среди знакомых вообще не владельцев какого-нибудь весьма украшающего город бизнеса не осталось: есть владелица косметологической клиники и владелица парикмахерской, есть хозяин лесопилки и владелец фабрики по выпуску дорожных знаков, есть владельцы архитектурного бюро, есть, опять же, знакомые рестораторы (человек семь) и отельеры (двое)… Даже хозяева киностудии! Все ходят друг к другу: пообедать, подстричься, посоветоваться, заказать проект, выпить, посмотреть, оттянуться. «Творческая интеллигенция» (бог мой, что за слово!) среди этих буржуа выглядит своею: по крайней мере, в этом кругу у меня есть знакомый книгоиздатель и семья переводчиков, пустившая избыточную квартиру в коммерческий оборот. И даже с крупным бизнесом – ну, каким-нибудь номером 15 из питерских «форбзов», $380 миллионов капитал – встречаешься запросто на чьем-нибудь дне рождении или на вечеринке по случаю открытия магазина колониальных товаров.