Юрий Корнилов - Горячее сердце

Типография была перевезена мной на Кусинский завод, но седьмого июня 1899 года я был арестован и просидел в Златоустовской тюрьме около года и шести месяцев. После чего был выслан под гласный надзор в город Челябинск на 5 лет»… На пять лет — под гласный надзор? Что-то слишком долгий срок? — засомневался Ногин.

— Здесь он не точен, — пояснил Добош, — я поднял документы суда: Гессен и Кудрин сосланы на пять лет в Сибирь, а Доменову и Кремлеву — гласный надзор на три года.

— Ясно, — Ногин перелистнул страницу. — Так-так… Значит, с разрешения челябинских властей уехал на Кочкарские прииски, где работал его товарищ Савватеев… Почему же ему разрешили уехать? К тому же он так хорошо устроился… Под гласным-то надзором. Вот видите, он пишет: «Принят помощником химика на Михайловский прииск»… — Ногин пробежал глазами несколько строк, присвистнул: — Да он сам отвечает на этот вопрос и указывает две причины. Первая. «Сидя в Златоустовской тюрьме среди уголовников, так как отдельных камер для политических не было, меня страшно давила обстановка. Моя вера во все хорошее в людях пропала, появились мысли: «Зачем мы боремся, если люди носят в своих душах столько грязи?» Я отождествлял уголовный элемент со всеми людьми…» Вторая причина. «Семья жила плохо, надо было заботиться о ее пропитании. Хотел учиться. Превратился в обывателя и думал только о своем личном благополучии. На Кочкарских приисках заведовал цианисто-эффельным заводом и одно время заведовал хлорационным заводом на Воскресном прииске. Больше всего общался на Кочкарских приисках с директором — бароном Фитенгофом и главным химиком Борисом Михайловичем Порватовым…»

Ногин поднял глаза на Добоша:

— Вот так фортель! От революционера да к барону! Но барон-то и главный химик почему так быстро приблизили к себе находящегося под гласным надзором?

— Думаю, что по просьбе жандармерии, — ответил Добош.

— Почему вы пришли к такому выводу, Иосиф Альбертович?

— Если вы полностью ознакомитесь с делом Доменова, вернее, пока с собранными материалами о Доменове, вы поймете меня.

Ногин протер очки:

— Удивительно откровенно и подробно пишет о себе Доменов… Начинает казаться, что он это делал специально, чтобы ему лишних вопросов не задавали. Защитная реакция. Хорошо продуманный ход…

Добош обронил:

— И я подумал о том же, когда читал материалы.

Ногин молча прочитал полстраницы, а затем удивленно поднял брови:

— Сколько он уделяет места личным отношениям с Порватовым! Опять словно хочет подчеркнуть: «Смотрите, какой я хороший!» Послушайте, что он пишет: «Занял в 1909 году место Порватова, с которым был в близких отношениях. Порватов уехал на Ольховские прииски Иваницкого и был назначен главуправляющим. С Порватовым у меня сохранились дружеские отношения, связи, наши встречи носили семейный характер, так как…» — Ногин споткнулся на словах «так как»: — А этот канцелярский оборот — любимый у Доменова, сколько уже «так как» мы встречали в его биографии!.. «Так как, — продолжил чтение Ногин, — после развода Порватова со своей женой я в 1910 году женился на ней. У него осталась дочь, и мы с женой и дочерью специально приезжали в Екатеринбург, чтобы встретиться с Порватовым, когда он проезжал через Урал…» Идиллия! И Порватов как родной, и дочка Порватова — родная… И это с человеком, у которого увел жену?

— А может быть, Порватов сам сплавил ему нелюбимую супругу? — предположил Добош.

— Возможно… Но посмотрите, как резко, без всяких переходов он уже пишет о другом: — Ногин, раздельно выговаривая слова, прочитал: — «В 1917 году сочувствовал большевикам. В это время заменял директора Кочкарских приисков Золотько, уехавшего в Екатеринбург. В декабре ко мне ночью явился член Совета рабочих депутатов Бородин, начальник милиции приисков, и предложил дать ему три пуда динамита, но, для какой цели, отказался сообщить, мотивируя тем, что это — военная тайна. Я отказал. Но Бородин пригрозил меня арестовать. Я струсил и распорядился отпустить со склада динамит. На второй день я был арестован по обвинению, что сознательно содействовал выдаче динамита Бородину, который в ту же ночь бежал к казачьим отрядам, находившимся в двадцати двух верстах от Качкара — в селенье Кособродское. Меня повезли в Троицк, чтобы судить. Но по дороге — в шести верстах от приисков — казаки меня отбили. В Кособродском пробыл два месяца. Твердо решил, что должен примкнуть к большевикам. Я написал в Качкар Совету рабочих депутатов заявление, получил разрешение вернуться и седьмого марта 1918 года удрал на лошади, которую мне подали с Кочкарских приисков…» — Ногин прервал чтение, услышав, как рассмеялся Добош. — Вы чего, Иосиф Альбертович?

— А вы задержались на слове «подали» лошадь. Для побега «подали»! В этом слове — полное перерождение революционера, бывшего, конечно, в барина.

— Согласен с вами, Иосиф Альбертович, так мог написать только барин, привыкший, что ему подают лошадь… Черт-те знает что! Никак не могу привыкнуть к его метаниям. Пишет, что целиком принял Советскую власть. А через строчку пишет, что по рекомендации Раснера колчаковским правительством был назначен уполномоченным по Березовским рудникам. И сообщает, что требовал в одну смену вместо 18 пудов руды добывать 25! — на одного рабочего! Эти подробности — опять-таки защита откровенностью!

Добош уточнил:

— Это, пожалуй, Оскар Янович, попытка во второстепенном… точнее бы сказать… утопить, затопить, потопить… В общем, скрыть главное… А в главном Доменов, как вы увидите далее, далеко не откровенен… Прочтите две характеристики, данные на Доменова в разговоре сослуживцев и в письме председателя правления Уралплатины Ломова, а потом вернемся к вопросу искренности… откровенности заместителя председателя правления, технического директора Уралплатины… Найдите лист с заголовком: «Из разговора Тарасова с двумя сослуживцами».

— Нашел. А кто такой Тарасов?

— Главный механик треста. Весьма примечательная фигура. Его родословная в буквальном смысле… найти бы правильное выражение… покрыта золотом… Он из семьи крупных золотопромышленников. До революции сам заведовал приисками своего отца в Кочкарской золотопромышленной компании, служил в акционерном обществе Верх-Исетских заводов. До 1918-го — владелец технической конторы, поставляющей оборудование для казенных заводов. При Колчаке служил в строительном отряде при инженерном управлении Сибирской армии. Ушел с Урала с этой армией, был захвачен в плен нашими войсками…

— Понятно, понятно, продолжать не нужно. Посмотрим, что же говорит о своем коллеге этот бывший золотопромышленник и колчаковец… О, как высоко он оценивает его: «Технический директор — человек умный, пробойный, с недюжинными способностями и организаторским талантом, вышел из простой среды…» Простите, неправильно прочитал… «Из пролетарской среды». У этих бывших все, кто из более или менее бедных семей, все пролетарии! Так… «Своей энергией и волей добился постепенно продвижения от должности смотрителя золотопромышленной фабрики до должности главного химика анонимного общества Кочкарских золотых приисков… Такая карьера и хорошо оплачиваемая должность сделали из него буржуа». — Ногин снял и протер очки. — А что же пишет о нем коммунист Ломов заместителю председателя ВСНХ А. П. Серебровскому?