Николай Александров - Мы из розыска…

Я повторил прежний разговор, причем указал, что положение в стране все более ухудшается. Бодунов заявил, что если обстановка такая же, как в Чечено-Ингушетии, по всей стране, то поражение возможно. После этой беседы я был убежден, что Бодунова можно завербовать в нашу контрреволюционную организацию, но оказалось, что его уже завербовал Дьяков…»

Вот такой разговор состоялся 24 февраля 1939 года между арестованным руководителем уголовного розыска страны и следователем следственной части НКВД СССР младшим лейтенантом госбезопасности. Трудный разговор, и теперь уже не узнать, чем он закончился для Дурова. С позиций сегодняшнего дня видно — бывший начальник отделения явно наговаривает. Ну что здесь особенного? Два сослуживца с тревогой рассуждают о возможной войне, о ее тяготах, о плохой подготовленности, о неблагополучном положении дел в стране и за ее пределами. Мы-то знаем, что все их тревоги не лишены оснований. Кровавый сорок первый год был безумно труден, привел к большим потерям, отступлениям, жертвам… Тем не менее Дуров не обвинил товарища, он сказал, что завербовать Бодунова не удалось, так как он завербован другим. Не взял Дуров греха на душу! Оставил Бодунова «незавербованным». А как повел себя Дьяков? Да так же! Погибая сам, спасал других…

« Вопрос:Арестованный Дьяков Т. М., вы бывший начальник уголовного розыска Главного управления РКМ НКВД СССР? Это так?

Ответ:Да, верно.

Вопрос:Расскажите, как вы завербовали Бодунова?

Ответ:Это утверждение неверно. Могу доказать, что Бодунов не вербовался… По приезде в Грозный Бодунов вместе с сотрудником уголовного розыска Погибой был направлен в Ингушетию для борьбы с бандитами, а мы с сотрудником уголовного розыска Мариупольским остались на месте. Мариупольский остался в Грозном, а я разъезжал по опергруппам, давая указание арестовать как можно больше бандитов и их пособников, но эта работа была малоэффективна…

В Ингушетии дела шли значительно лучше, так как там работали Погиба и Бодунов, не являющиеся членами контрреволюционной организации».

Думал ли 12 января 1939 года бывший начальник отдела Т. М. Дьяков, что, доказывая невиновность «нашего друга Ивана Лапшина» — Ивана Бодунова, он спасал его и тем самым губил себя? Теперь этого не узнаешь… Да и сам Иван Васильевич до самой своей смерти не знал, кому обязан жизнью.

На моем столе лежал листок с фамилиями сотрудников уголовного розыска, служба которых оборвалась в 1934—1938 годах.

Постепенно догадки приобретали силу подозрений, иногда возникала уверенность, что доказательства рядом… Доказательства того, что напрасно обвиняли в репрессиях тех сотрудников милиции, НКВД, которые стояли у истоков первого социалистического государства, — нет, не виноваты они, они были «выбиты» первыми, гораздо раньше красных командиров армии, ведущих специалистов народного хозяйства, деятелей культуры, науки…

Многие чекисты не пошли на сделку с совестью, не стали соучастниками преступлений, предпочли неминуемую мучительную гибель. Из печати известно, что в самих органах НКВД «более двадцати тысяч человек пали жертвами вакханалии беззакония».

Из серых небоскребов, стоящих на набережной Москвы-реки, и маленьких домиков окраинных поселков исчезали люди. Стремительно формировались обвинения. Наступало искусственное, противоестественно скорое забвение.

На места высланных, расстрелянных садились Ягоды, Ежовы, Берии — именно они вершили неправый и спешный суд. Именно они прятали личные дела «изъятых» из жизни сотрудников. Где эти документы?

Сомнения, сомнения, сомнения…

И надо же, чтобы именно в тот момент, когда я не знал, что мне делать, произошла эта встреча…

Он стоял в коридоре и робко сжимал в руках потрепанный портфельчик. На плечах мешковато висит пиджачок. Старческие блеклые глазки уставились в меня, пронзали, буравили, пытались поймать взгляд собеседника.

— Вы собираетесь писать об этих людях?

— Вы хотите помочь? Рассказать о них? — я не скрывал радости — наконец есть живой свидетель тех событий.

— Помочь? — переспросил он. — Пожалуй… Хотя я их не знал. Я хорошо знаю то время… — взгляд стал жестче.

— Это очень интересно. Слушаю вас…

— Знаете, — огорошил он меня откровением, — я не рекомендовал бы вам ворошить прошлое. Может быть, мы тогда ошибались в частностях, но в главном были правы. С саботажниками и контрреволюционерами необходимо бороться. Что мы и делали… Учтите — время было такое!

— Вы хотите сказать, что обвинения против Бодунова реальны?

— Дыма без огня не бывает… — Он поправил шляпу с засаленной ленточкой, дернул шеей. — Чистка рядов необходима. Смотрите, кто тогда работал: Петржак, Томашевский, Хотимский, Финк, Суббоч… Вы меня понимаете?

— Не совсем…

— Я имею в виду национальность. Не смущает?

— А как быть с Дзержинским, Менжинским?..

— Это другое дело… — Он отвел взгляд. — Мое дело предупредить, что у вас с этим материалом могут быть неприятности…

Прощаться, обмениваться рукопожатиями мы не стали. Я просто ушел от него, пошел работать в архив. Думал, через какое-то время я забуду об этой встрече. Не забыл!

Выходит, не канули еще в небытие те, кто вершил суд. Кто изымал и прятал личные дела… Только теперь они уже борются не с людьми, а с самой памятью о них!

Шли дни. В который раз я возвращался к листку с фамилиями и датами службы, а решить задачу — «Кто есть кто?» — не мог…

Попытки свести все в таблицу привели к путанице.

Решение, как всегда, явилось неожиданно, и оно позволило абсолютно точно датировать фотографию!

Я обратил внимание, что в третьем ряду, почти рядом, стояли двое, судьбы которых мне были более или менее ясны. Главное же заключалось в том, что Щепанюк пришел на работу в первую бригаду в сентябре двадцать четвертого, а Коробко, узнанный Марией Константиновной Кондратьевой, в апреле двадцать пятого из группы ушел на другую службу. Значит, фотографию датировали неверно — она не могла быть сделана в двадцать шестом году! Эти два человека не могли оказаться вместе после апреля двадцать пятого! Их совместная служба — шесть месяцев…

Звоню в Петрозаводск и прошу Марию Константиновну вспомнить, по каким поводам обычно фотографировались сослуживцы Сергея Ивановича. Ведь фотография еще не была так распространена, как сегодня.

Мария Константиновна размышляет не больше секунды, а потом уверенно говорит: «С сентября до апреля есть только одна подходящая дата — День Рабоче-крестьянской милиции!»

10 ноября 1924 года! Седьмая годовщина РКМ!

Нужно строить график. Помощь окажет математика…

На листке миллиметровки колонкой выписываю все известные мне фамилии. Их много… По горизонтали откладываю время: годы, месяцы, числа. Вдоль клетчатого поля карандашом вычерчиваются разной длины линии — короткая, значит, прослужил человек мало, длинная — срок исчисляется годами…