Владимир Пашинин - Разведчики 111-й

Покрамович посмотрел на бойцов. По осунувшимся лицам крупными каплями катился пот. Устали. Тяжелые вещмешки оттянули плечи. Продуктов с собой взяли мало, только НЗ, в дальнейшем рассчитывая поживиться за счет немцев, но пока что из лесу выбраться не удавалось, а в лесу какая ж еда?

Покрамович поднял руку, пошевелил кистью. Сигнал сбора. Справа и слева послышался легкий треск. Подошли боковые дозорные Петров и Вокуев. Вся группа повернула назад. Отойдя подальше от просеки, Покрамович смерил взглядом высоту елочек: здесь можно поднять руки.

— Снять вещмешки, — приказал он. — Не ложиться.

У разведчиков точно гора с плеч свалилась. С трудом, морщась от ноющей боли в пояснице, они распрямили согнутые спины, с хрустом потянулись. Неуверенно и глухо заговорили, наслаждаясь звуками собственной речи и поглядывая на Покрамовича. Можно ли? Но он как будто ничего не слышит и знай себе покусывает хвою: горько-кислый сок освежает рот и заглушает голод.

— Это же витамин «С», — усмехается капитан, — наваливайтесь. На всех хватит.

— И я на охоте так, — поддерживает Покрамовича Вокуев.

Яков Вокуев — коми по национальности. Он с детства охотник и пастух-оленевод. И хороший, видно, был пастух, ловко умел заарканить оленя. И «языка» однажды заарканил — еще на Севере, когда немцы обнаружили поисковую группу и встретили ее огнём, так что рывок в траншею стал невозможным. Вокуев точно уложил петлю на отстреливающегося егеря и, полу задушенного, вытащил из-за валунов.

— И я на охоте так, — передразнивает Вокуева Алексеев, нажимая на «о». — У вас там и палки небось не сыскать!

— Есть, Петя, — проникновенно говорит Вокуев. Он очень хороший парень, всю душу готов отдать товарищам, но шуток не понимает и искренен донельзя. «Как можно сказать неправду?» — округлив чуть раскосые черные глазенки, четыре года не перестает удивляться он, когда разведчики примутся «разыгрывать» кого-нибудь из товарищей. — Есть, Петя. И деревья есть.

— Евкалипты, — вставляет Чистяков. Он — москвич. Красивый, статный, чернобровый и самоуверенный.

Раздается смешок. Громче становятся голоса.

— Прекратить разговоры! — приказывает Покрамович. — Разгулялись?! И вот что — к козам не приближаться. Еще привлекут внимание, когда удирают… Ты, Чистяков! Вылез прямо на коз?

— Так я ж не нарочно…

— Коз увидеть можно. Обходите!

— Еще и козы, — шепчет Чистяков и зло сплевывает: — Тьфу!

— По местам! — приказывает Покрамович. — В головной дозор — Кузьмин.

Разведчики недоуменно переглядываются. Радист Кузьмин никогда не ходил в голове группы, его постоянное место в центре. Но думать и гадать некогда. Рассыпается треугольник дозоров. А Покрамович знает, что делает. Выдвинув вперед неторопливого, обстоятельного радиста Кузьмина, для которого идти в дозоре непривычно, он тем самым замедлил движение группы, сделал его более осторожным. Разведчики по одному переползли просеку и углубились в лес. С наступлением сумерек Покрамович сменил Кузьмина, поставив вперед быстрых ребят, и за ночь прошли большое расстояние.

На рассвете разведчики услыхали отдаленный нарастающий грохот. Не сговариваясь, они остановились каждый на своем месте, повернулись к востоку. На холодном зеленоватом небе наливалось багряное зарево. Словно предвещая восход солнца, гудела земля — это советские войска рвались в Померанию. Наступал день 23 февраля 1945 года.

На минуту Покрамович собрал бойцов вокруг себя.

— Поздравляю с праздником, товарищи!

В таких случаях по Уставу полагается троекратное «ура». Но на этот раз «ура» не было. Нельзя. Разведчики тихо произнесли другие слова: тоже уставные и самые что ни на есть свои:

— Служим Советскому Союзу.

Не сдержав натиска наших войск, немцы отступали, прикрываясь заслонами самоходок и вооруженных пулеметами бронетранспортеров. Основные же силы противника беспрерывно откатывались по дорогам. И чуть поодаль, за обочиной, неотступно следовали за немецкими частями разведчики Покрамовича.

Вопреки ожиданиям бойцов, привыкших к польской равнине, Европа дальше пошла иная: покрытая лесами и холмистая. Правда, в этих лесах и зайцу было трудно спрятаться. Выскочит он из-под ног и летит, прижав уши, мимо стройных корабельных сосен. Пересечет дороги, прорезающие этот насквозь прозрачный лес, но так и не найдет укромного места.

Менее опасно пробираться через островки густонасаженных молодых рощ, но они встречались не везде. Иногда лес кончался, и тогда волей-неволей приходилось дожидаться ночной темноты и выходить на дорогу. На разведчиках были немецкие маскировочные халаты, и, на всякий случай держась поодаль друг от друга, они несколько километров шли вместе с немецкими солдатами, лавируя среди транспортных повозок, фургонов, беженцев, санитарных автобусов, походных кухонь отступающей армии. Так было все же безопаснее, чем оставаться на полях или в жиденьком лесу, время от времени освещаемом ракетами полевых жандармов, ведущих облаву на дезертиров.

Вскоре, однако, там и здесь стали попадаться одинокие солдаты: кто-то отстал от части, кто-то просто сбежал. И брели они куда глаза глядят, скрываясь в покинутых домах.

Завидев дрожащие блики огня в окнах домов, разведчики со злорадством пожелали удачи этим возможным факельщикам. Так оно скоро и случилось. Ночной мрак озарили гигантские костры горящих деревень и хуторов. Снег покраснел, и только островки леса по-прежнему чернели в зареве пожаров.

С каждым часом шныряющих от дома к дому дезертиров становилось все больше. Это значительно облегчило работу разведчиков. На одинокие силуэты, маячащие на полях, никто уже не обращал внимания, и открытые места начали переходить не таясь. Разведчики спешили от развилки дорог к развилке, чтобы проследить передвижение вражеских войск. Развернув радиостанцию, Кузьмин связывался с дивизией — у Покрамовича это называлось «выдать путевой лист», — и по заданному командованием маршруту группа снова увязывалась за отступающими немцами.

На четвертые сутки близ города Шлохау противник стал разворачиваться по обе стороны главной магистрали в оборону. Разведчики, передав об этом сводку, обогнули город и вышли к перекрестку с указателем «Nach Schlochau» и затаились в близлежащем леске.

Наступила глухая, пасмурная ночь. В ветках шуршал дождь, и крупные капли скатывались на землю. Но разведчики не чувствовали ни того, что лежат в лужах, ни этих капель, падающих на лицо. Они спали крепким сном, и только дневальный, меняющийся через полчаса, вслушивался в неясные звуки ночи да переворачивал сладко всхрапнувших товарищей. Среди шелеста дождя до Петрова донесся глухой навязчивый шум. Словно кто-то просеивал горох, и он шуршал, шуршал монотонно, нудно. Петров нагнулся к товарищам, еле слышно сказал: