Джавахарлал Неру - Открытие Индии

Но я не принимаю ни одну из этих теорий, ни одно из этих допущений как религиозную догму. Это не более как отвлеченные умопостроения, относящиеся к области, о которой мы почти ничего не знаем. Они никак не воздействуют на мою жизнь, и будет ли впоследствии доказана их справедливость или ошибочность, для меня не имеет большого значения.

Спиритизм с его сеансами, с его так называемыми явлениями духов и прочим всегда казался мне довольно смешным и нелепым способом исследования психических явлений и тайн загробной жизни. Обычно он представляет собой нечто худшее, а именно — игру на чувствах некоторых чрезмерно доверчивых людей, ищущих утешения или избавления от душевных страданий. Я не отрицаю возможности того, что некоторые из этих психических явлений истинны, но самый способ представляется мне совершенно неверным, а выводы, которые делаются из скудных и отрывочных данных, необоснованными.

Часто, глядя на этот мир, я чувствую его загадочность, его неизведанные глубины. Мною овладевает стремление познать его, насколько это в моих силах, быть в гармонии с ним, ощутить его во всей полноте. Но мне кажется, что путь к такому познанию должен быть в основном научным путем, предполагающим объективный подход, хотя я и понимаю, что подлинной объективности быть не может. Но если субъективный элемент неизбежен и необходим, он должен быть максимально ограничен при помощи научного метода.

Что такое неизведанное, я не знаю. Я не называю это богом, ибо понятие бога включает многое из того, во что я не верю. Я совершенно неспособен представлять себе божество или какую-либо неизвестную высшую силу в антропоморфических образах, и я никогда не перестаю удивляться тому, что именно таково представление многих людей. Всякая идея личного божества кажется мне чрезвычайно странной. Разумом я способен в известной степени оценить концепцию монизма, и меня всегда привлекала ведантийская философия адвайпга , то есть не-дуалистическая философия веданты, хотя я и не претендую на то, что она понятна мне во всей ее глубине и сложности, и сознаю, что в такого рода вопросах одной рассудочной оценки недостаточно. В то же самое время подход веданты к этим вопросам и другие аналогичные подходы пугают меня туманностью и неопределенностью своих экскурсов в бесконечность. Многообразие и полнота природы волнуют меня, создают в душе ощущение гармонии, и мне кажется, ч*го я чувствовал бы себя как дома в языческой и пантеистической атмосфере древней Индии или Греции, но без присущей им идеи бога или богов.

Для меня большую притягательную силу имеет некий этический подход к жизни, хотя я затруднился бы обосновать его логически. Меня всегда привлекало положение, усиленно подчеркивавшееся Ганди, о необходимости избирать надлежащие средства для достижения цели, и я считаю это одним из его величайших вкладов в нашу общественную жизн£. Сама идея отнюдь не является новой, но применение этической доктрины к широкой общественной деятельности, несомненно, представляло собой нечто новое. Здесь имеется множество трудностей, и, быть может, цели и средства вообще неразделимы и составляют некое органическое целое. В мире, который думает только о целях, игнорируя средства, этот упор на выборе средств кажется странным и поразительным. Я не могу сказать, насколько успешным оказалось применение этого принципа в Индии. Но нет сомнений, что он произвел глубокое и неизгладимое впечатление на умы многих.

Изучение Маркса и Ленина оказало огромное влияние на мое сознание и помогло мне увидеть историю и современную жизнь в новом свете. В длинной цепи исторических событий и общественного развития обнаружился некий смысл, некая последовательность, а будущее уже не казалось таким неясным. Практические достижения Советского Союза также производили чрезвычайно глубокое впечатление. Мне часто не нравились и были непонятны некоторые явления в СССР, и мне казалось, что слишком много внимания уделяется приспособлению к требованиям момента и политики великой державы. Но, несмотря на все эти явления и, возможно, на некоторый отход от первоначального страстного стремления к совершенствованию человека, я не сомневался, что советская революция намного продвинула вперед человеческое общество и зажгла яркое пламя, которое невозможно потушить. Она заложила фундамент той новой цивилизации, к которой может двигаться мир. Я слишком большой индивидуалист и слишком верю в свободу личности, чтобы мне могла нравиться чрезмерная регламентация. Однако мне казалось совершенно очевидным, что в сложном социальном организме свобода личности должна быть ограничена и что ограничение такого рода в социальной сфере является, быть может, единственным путем обеспечения свободы личности. Часто оказывается необходимым ограничить второстепенные свободы в интересах свободы в более широком смысле этого слова.

Многое в марксистском философском мировоззрении я мог принять без каких бы то ни было затруднений: его монизм, единство духа и материи, движение материи и диалектику непрерывного изменения, совершающегося как путем эволюции, так и скачками в результате действия и взаимодействия причины и следствия по формуле: тезис, антитезис, синтез. Однако полного удовлетворения оно мне не дало; не дало оно мне ответа и на вопросы, возникавшие в моем сознании, и почти незаметно для меня самого в мое сознание прокрадывались смутные идеалистические взгляды, приближавшиеся, пожалуй, к ве-дантийским. Не в различии духа и материи здесь было дело, скорее это касалось чего-то, что лежит за пределами мышления. Кроме того, здесь были еще этические вопросы. Я понимал, что моральный подход изменчив, что он зависит от развития мышления и культуры и определяется как бы духовным климатом эпохи. И все же в нем заключено нечто большее — определенные стремления, отличающиеся большим постоянством. Мне не нравился часто наблюдающийся в практике коммунистов и других разрыв между действием и этими основными стремлениями или принципами. В результате в моем сознании возникла путаница представлений, в которой я не мог разобраться. Моей общей тенденцией было не думать слишком много о тех вопросах, которые хотя и важны, но представляются неразрешимыми, а сосредоточить вместо этого свое внимание на проблемах жизни, чтобы понять эти более узкие и непосредственные проблемы и найти пути их разрешения. Что бы ни представляла собой первичная реальность и независимо от того, удастся ли нам когда-либо познать ее во всей полноте или хотя бы отчасти, несомненно, имеются широчайшие возможности для увеличения человеческих знаний, пусть даже в большей или меньшей степени субъективных, и для применения их к улучшению и совершенствованию условий человеческой жизни и организации общества.