Дэвид Уайз - Охота на «кротов»

Гарблер восстановил в памяти последние шесть лет, переоценивая события в свете того, что он теперь знал. То, что могло казаться бюрократическими ошибками или невинными событиями, сейчас приобретало новое значение. Это походило на повторный просмотр фильма, когда уже знаешь сюжет.

Он вернулся мысленно к Москве. Неужели подозрения ЦРУ, о которых его официально пока не уведомили, возникли еще там? В Москве руководство почти ничего не сообщило Гарблеру о разработке своего самого важного агента, Олега Пеньковского. Если он уже был под подозрением, то штаб-квартира старалась бы сообщать ему как можно меньше.

Он припоминал, как его заместитель по работе в Москве Хью Монтгомери пришел навестить его в больницу в Висбадене после несчастного случая в горах. В то время он подумал, что Монтгомери прислал

Дэвид Мэрфи, начальник отдела, чтобы «через него выяснить, достаточно ли у меня осталось мозгов, чтобы вернуться в Москву и продолжить руководство резиден-турой». Но сейчас, в ретроспективе, Гарблер подумал, а не являлось ли истинной целью визита Монтгомери посмотреть, «не ношу ли я деньги КГБ в карманах моей пижамы».

Было решено тогда, что Гарблер возвращается на свой пост в Москву. «Работнички штаб-квартиры, наверное, подумали, что мое желание вернуться связано с необходимостью увидеться еще раз с моим руководителем из КГБ для получения инструкций о будущих контактах в США. А Мэрфи мог заключить, исходя из моего положения, что я должен был вернуться, чтобы успокоить людей, контролировавших меня с другой стороны».

В 1972 году, по окончании командировки на Тринидад, Гарблер вернулся в штаб-квартиру ЦРУ и сразу же условился о встрече с генеральным инспектором Уильямом Бро. Гарблер знал, что жалоба генеральному инспектору вызовет недовольство Карамессинеса, заместителя директора по планированию, но ему уже нечего было терять.

Гарблер поведал свою историю Бро, которую тот, без сомнения, уже знал. Он достиг высокого положения в директорате по планированию в возрасте 45 лет и вполне мог рассчитывать на работу в последующие пятнадцать лет на ответственном посту. А вместо этого его перевели на запасной путь — он стал жертвой тех тайных обвинений, о которых ему никогда не сообщали официально. Гарблер хотел знать, почему ему не сообщили о том, что он находится под подозрением.

Бро не ответил, но обещал поговорить с Карамесси-несом, который впоследствии написал докладную записку, где отмечалась его прекрасная работа на Тринидаде и ни слова не говорилось непосредственно об обвинении. Но протесты Гарблера все-таки дали некоторые результаты: после девяти лет невысокого положения в ЦРУ он был частично реабилитирован и в 1973 году направлен в качестве резидента в Стокгольм.

Знание того факта, что собственная служба подозревала его в шпионаже в пользу Советского Союза, держало в ужасном напряжении не только самого Гарблера, но и его жену Флоренс, и дочь. Как-то, когда борьба

Гарблера за восстановление своей репутации была в самом разгаре, однажды ночью жена разбудила его и спросила:

— Поль, я никогда не спрашивала тебя об этом и знаю, что это неправда. Но сейчас хочу услышать это от тебя. Ты когда-нибудь шпионил на русских?

— Боже, ты же знаешь, что нет, — ответил Гарблер.

И все-таки Гарблера так официално и не уведомили, что он подозревался как агент проникновения. Ему так и не предоставили возможности лично встретиться со своими безликими обвинителями. Швеция была хорошим назначением, но Гарблер не хотел сдаваться. В декабре 1976 года после возвращения из Стокгольма он снова написал генеральному инспектору.

На этот раз он требовал расследования.

К середине 60-х годов советский отдел ЦРУ пребывал в смятении. Укомплектованный на тот момент большим количеством сотрудников, говорящих по-русски и русского происхождения, он оказался мишенью номер один в охоте на «кротов», начавшейся с подачи Голицына.

Под подозрение попали буквально десятки сотрудников, по многим делам активно работала группа специальных расследований при управлении безопасности, а в некоторых случаях — и ФБР. Юрия Носенко — бомбу с часовым механизмом — содержали в изоляции на «Ферме». Первого шефа московской резидентуры Пола Гарблера, и не догадывавшегося о том, что его подозревают, сослали на Тринидад. Расследовались также дела всех других оперативников, работавших с Игорем Орловым.

Поскольку Голицын предсказывал, что все перебежчики после него будут внедренными агентами, то фактически все дела, которые вел отдел, рассматривались контрразведкой как плохие. Предполагалось, что советский отдел должен вербовать сотрудников советской разведки по всему миру, но какой же был смысл в этом, если должностные лица могущественной контрразведки в штаб-квартире усматривали в каждом вновь завербованном или добровольном информаторе агента, засланного КГБ?

В результате появились все основания прекратить операции ЦРУ по Советскому Союзу. В то время, в разгар «холодной войны», ЦРУ существовало в первую очередь для сбора разведывательной информации по Советскому Союзу; остальные объекты являлись второстепенными. Теперь же охота на «кротов» парализовала весь советский отдел и, следовательно, само ЦРУ.

И хотя некоторые должностные лица Управления оспаривали данное мнение, именно к такому выводу пришел Уильям Колби, директор ЦРУ с 1973 по 1976 год: «Начиная с середины 60-х годов, — говорил Колби, — операции по Советскому Союзу были напрочь прекращены. Хелмс и Карамессинес развернули программу, которую мы назвали трудно достижимыми целями. «Давайте вербовать трудных объектов: советских, китайских. Именно для этого мы и работаем». Но этого не происходило.

Как я понимаю, причиной тому была чрезвычайная подозрительность, проявляемая в отношении оперативных возможностей. Эдакое настоятельное требование контрразведки, чтобы на перебежчиков смотрели как на возможных подставных лиц. Отношения между контрразведкой и советским отделом окончательно зашли в тупик».

Бывший высокопоставленный чин Управления говорил, что проблема вышла далеко за рамки советского отдела. «У советского отдела были сотрудники, разбросанные по резидентурам всего мира, — рассказывал он, — но они были не единственными людьми, которые могли бы вербовать советских граждан. Другие сотрудники резидентур также могли это делать [198]. Отдел продолжал работать и пытался вербовать людей, но постоянно вступал в споры с Энглтоном, так как последний заявлял, что каждый, кого мы вербовали, засылался, чтобы манипулировать нами. Энглтон считал, что все плохи. Мы продолжали работать, продолжали вербовку, но все это полностью сводилось на нет контрразведкой».