Игорь Скорин - Я отвечаю за свою страну

Не было кажущейся случайности и в этом деле. Кульминацией, безусловно, была ночная встреча, где Тузов выдал себя. Но ведь и вопросы, стоявшие перед ним, были не из простых: почему ночью кто-то осматривает его машину, почему незнакомый человек называет его по имени-отчеству и говорит явную ложь о продаже машины? Ну а явление Марины в самолете заставило бы капитулировать кого угодно.

Трудно сказать, как именно, когда и где нашли бы Тузова, выдержи у него нервы. После появления Хасиятулина все было предрешено, просто могло взять больше времени, потребовать усилий большего числа людей, чтобы среди нескольких сот человек, проживающих в указанном им доме, найти одного-единственного, но конец представляется неотвратимым.

Закончилось дело, взявшее несколько дней моей жизни, а о нем и знать никто не будет. Разве только в «Вечерке» появится маленькая заметка с изложением фабулы и фамилиями героев, в конце будет сообщено об одобрении, которым был встречен присутствующими суровый приговор убийце. Дело положат в архив, где оно покроется пылью, о нем забудут все, включая меня. Осталась Марина. Кто я для нее? Она в моей памяти молчит и улыбается.

Уже полночь. Я снова у здания аэропорта, гляжу на огромное бетонное поле. Ревут взлетающие машины, издали красные мигающие звезды при посадке превращаются в гигантские самолеты. Проходят экипажи: щеголеватые летчики с добротными портфелями, веселые стюардессы с красивыми форменными сумками, нет только Марины, а она должна быть на одном из этих рейсов. Ветер метет по полю мелкую снежную пыль, и вдруг сквозь нее я вижу медленно идущую против ветра женскую фигуру. Она придерживает одной рукой шляпу, другой низ пальто. Хотя голова наклонена к плечу, Марину узнаю сразу. Подбегаю, беру в одну руку ее сумку, другой прижимаю к себе. Уже в такси неожиданно чувствую, как ее холодная щека прижимается к моей, а пальцы находят мои и замирают. Город слабо освещен, разные его улицы, столько раз исхоженные, превращаются в одну бесконечную, как одной становятся любимые мелодии «Маяка».

Ее дом старый, как все вокруг. Мы идем под арку во двор, потом в следующий, наконец, третий упирается как раз в нужное парадное. Поднимаемся на четвертый этаж, тихо открываем дверь. Длинный коридор с множеством комнат — осторожно передвигаемся в конец его.

— Много людей у вас живет?

— Да, много.

Вот и ее комната. Свет она не зажигает, только ночник с бегающими рыбками и почти неслышно приемник. О чем еще может мечтать человек — комната как на другой планете. За пределами бушует мир со своими вечными проблемами, а мы летим, плывем, тихо движемся в своей ладье.

Мы сидим в креслах. Ломит глаза, я закрываю их и откидываюсь. В темноте мелькают синие и серебристые точки. Тишина почти полная, только изредка слышен звук проезжающей вдали автомашины.

Рыбки плавают все медленнее, пока не пропадают. И я не успеваю понять, уплыли ли они куда, или Марина выключила ночник, поскольку пропадаю с этого света сам.

Проснулся я от неудобного положения в кресле и холода. Было светло, как может быть светло в Ленинграде в снежное утро, и тихо, как в коммунальных квартирах редко бывает. Просторная, без лишней мебели комната. Прямо над тахтой, на месте, испокон веков предназначенном для ковра, висит старая географическая карта. И, как наяву, другой мир возникает передо мной: мир буденовок, башлыков, наборных кавказских ремешков, мир мороженщиков с ложками на длинных ручках, оранжевых мандаринов в мягкой белой бумаге, испанских детей в голубых пилотках с кисточками; мир чистого снега, моря красных флагов и большого бесконечного солнечного двора, где всем хватало места и всем было весело.

— Что ты там обнаружил?

На пороге комнаты улыбающаяся Марина. Я не хочу уходить из того мира. Мира улыбающихся, добрых лиц, где всем было хорошо, и если мы плакали, то просто от боли или от недовольства. Где у всех нас были живы родители, где все любили нас, а мы любили всех.

— Тебя, верно, карта удивила. Подарил один хороший знакомый на Севере. Всю войну проносил с собой в планшете.

— Я ревную тебя!

— К кому?

Я пожимаю плечами. Она продолжает улыбаться.

— Не ревнуй, капитан! Лучше умойся — ванная налево, мои полотенца голубые, и никого не стесняйся!

К возвращению завтрак стоял уже на столе. Сегодня Марина без косметики, уютная, домашняя, совсем не кинозвезда. «Не ревнуй, капитан! Принцесса устала!»

Раздается стук в дверь. Марину зовут к телефону. Возвращается она скоро.

— Милый, извини, срочно вызывают на работу, подменить одну заболевшую стюардессу.

Несколько мазков мастера превращают простую девушку во владычицу небесную. Она уже не только моя, она принадлежит Аэрофлоту. Всем нашим советским пассажирам, и я среди них теряюсь.

На набережной почти сразу находим такси. Она садится и через стекло приветливо машет мне рукой.

Началась моя следственная работа с того, что старший лейтенант милиции Климов вытащил из сейфа и грохнул на стол восемь коричневых папок с надписью на обложке «Уголовное дело №…». Далее следовали фамилия, имя и отчество обвиняемого.

— Вот тебе для начала. Только смотри, брат, сроки поджимают. Кстати, начни вот с этого. Лебедкин. Задержан по статье 122 УПК РСФСР. Тунеядец, алкоголик. Есть протоколы, решения административной комиссии.

Идем за Лебедкиным. Грязный, оборванный, заросший мужик, на вид лет шестьдесят. Мешки под глазами, весь в татуировках. На самом деле ему нет еще и пятидесяти.

— Гражданин Лебедкин, я буду вести ваше дело. Мне надо вас снова допросить.

— Что ж, допрашивай, начальник. Меня уж столько допрашивали. Разом больше, разом меньше. Валяй, начальник! Только сперва хочу заявление сделать. Участковый Воронков не сообщил мне во второй раз, что решением административной комиссии на меня наложен штраф три рубля. Поэтому я штраф и не заплатил. Если бы знать, так бы не вышло. А значит, и привлекать меня за нарушение правил вроде бы нельзя. Правильно я говорю, старшой?

— Все-то ты знаешь, Лебедкин, — сказал Климов. — Только сейчас тебе не отвертеться. — И уже мне: — По поводу заявления Лебедкина надо провести прямо сегодня очные ставки с участковым инспектором Воронковым и сожительницей Лебедкина Марией Демченко. Она, кстати, с утра в отделе околачивается.

Мария Демченко, худая, какая-то выцветшая и безликая женщина, вся в морщинках, вошла в кабинет суетливо.

— Мария Ивановна, — начал я, — к вам приходил пятнадцатого сентября участковый инспектор Воронков? Объявил он гражданину Лебедкину решение административной комиссии?

— Чево?

— Говорил Воронков, что Лебедкина оштрафовали?