Игорь Скорин - Я отвечаю за свою страну

Малашук всем своим тучным корпусом развернулся в сторону Федоркова, с интересом слушал его, будто видел впервые. Либединский, секретарь парторганизации совхоза, раскрыл блокнот и быстро делал пометки. Федоркова ему слушать приходилось, но все больше с отчетами о своей работе, а тут парень в жилу ударил.

— Второе, — сказал Павел. — Я тут присмотрел один пустырь. Еремкин бугор называется, тот, что на въезде к Тужиловке. Ныне там свалку рухляди сельские неряхи устроили. А место для села парадное, видное. Предлагаю сквер там заложить, аллеи, цветочные клумбы. У нас в Заборье цветы пока не особенно жалуют. Палисадников пять-шесть с цветниками наберется от силы. А сквер так сажать предлагаю. Провожают в армию трех-четырех парней — будьте добры, посадите на память по березке, клену или ясеню, кто что пожелает. Десятилетку кто окончил — тоже. Женился молодой человек, девушка замуж вышла, первенец народился — заложи памятку. Уедешь куда после — тянуть к родным местам будет шелест зеленых ветвей.

— Ого, да наш участковый еще и поэт, — вырвалось у Нестеркина. Федорков смутился.

Встал Либединский, сосредоточенный, серьезный.

— Федорков — депутат молодой, горячий. Горы рвется свернуть. Говорю не в осуждение. Хоть и многовато для первого раза он наговорил, по дельного немало.

— Да хватит, Григорий Борисович, турусы разводить — дело парень сказал, продул нам мозги, — сказал Нестеркин. — Вот, например, насчет сквера. В самую точку попал, чего тут обмозговывать? Яснее ясного.

…Мотоцикл пришелся Федоркову по душе. У него была отличная компрессия, энергичный, ненатужный голос, ровное дыхание. Стоило только Павлу повернуть слегка ручку подачи газа, как стальное тело машины наполнялось нетерпеливой дрожью, готовое рвануться и лететь вперед.

— Поцарапали ее маленько, а вообще машина хорошая, — похлопал по голубой люльке завгар.

— Подкрасим, наведем косметику, — не скрывая радости, ответил Федорков и вывел мотоцикл из гаража, вырулил на сельский выгон.

Опустив ремешок фуражки, чтоб не сорвало ветром, он включил первую, вторую, затем третью скорость. Ветер засвистел в ушах. Побежали мимо придорожные кустики, завихрились под колесами соломинки, кукурузные листья. Через несколько минут — уже на четвертой скорости — Заборье осталось позади, приближалась порыжевшая дубрава, за которой последует пологий спуск, затем откроются нежно-зеленые просторы озимых всходов. А там, в ложбинке, и Косыревка. Признаться, редко бывал он в этой деревеньке. Людей там, кроме своих помощников-добровольцев, мало еще знал. Считалась деревенька тихой, а надо было бы получше с ней познакомиться.

Но вскоре другие мысли вытеснили эту. Павлу вспомнилось, как заместитель начальника райотдела Журавлев при последней встрече допытывался у него, нет ли чего нового по одной нераскрытой краже. Но ничего дополнительного Федорков сообщить не мог.

— Ты не обижайся, Павел Федорович, — сказал тогда Журавлев. — Но не можем мы вот так… ждать у моря погоды. Искать надо, землю рыть под ногами. Пойми — не найдем вора, он еще нам чего-нибудь преподнесет.

— Но что я… не стараюсь, что ли? Пока ничего не получается. Вы же тоже приезжали, осмотр делали.

— Делал. И не дремлю. Я за это время занялся тут проверками, собрал кое-какие данные, деталь интересную выяснил. Кроме денег-то, помнишь, ящик перцовки из магазина взят…

— Да… початый ящик.

— Так вот, мотай на ус. Перцовка в тот день в продаже была только в двух магазинах района — в райцентре и у вас в Заборье. Узнай, может, продавщица припомнит, сколько успела продать бутылок до кражи и кому. И покрути шариками, Федорков, покрути.

Павел после разговора с Журавлевым выяснил: перцовки был получен только один ящик, продавщица успела продать из него семь бутылок, остальное утащил вор. Дневную выручку забрал, конфет несколько килограммов и тринадцать бутылок перцовки. Но далее этих арифметических изысканий — ничего.

Мотоцикл пролетел по деревянному мосточку у въезда в Косыревку и, несколько сбавляя пыл, пошел на взгорок. Перейдя на вторую скорость, Павел подрулил к крайнему дому, где узкогрудый старик в солдатском ватнике, в валенках и фуражке пограничника возился на огороде.

— Здорово, дедусь!

— Здорово, начальник, кхе-кхе… коли не шутишь.

— А чего мне шутить, дед? Некогда шутить! Ты меня знаешь?

— Дак чего ж… из милиции ты. По делу небось.

— Где тут, дедусь, Матрена Рябцева живет? Поедем, покажешь.

— Ну дак что ж… это можно. Вон домишко-то ее под ясенем, пятый отсель лепится.

Домик Матрены Рябцевой в два окошечка и из бросового леса был срублен, видимо, давно. Отдельные бревна сруба уже подгнили, и он как бы ссутулился. Почерневшая от дождей и снеговых вод соломенная крыша в отдельных местах просела и кое-где проросла зеленой замшей мха. Дом доживал вместе с хозяйкой. На дворик из мелкого плитняка-камня ронял последние латунные перистые листья раскидистый ясень. Лежала изрубцованная шрамами колода для рубки дров.

Услышав треск мотоцикла, из сеней вышла старуха, крупнорукая и глазастая, с продолговатым лицом оригинального рисунка. Было что-то в этом морщинистом лице степное, татарское, но смягченное мягкой плавностью славянского облика. Когда-то старуха была, должно быть, пригожа собой.

Рассмотрев форму на Федоркове, она смутилась, но затем оправилась. Ответила на приветствие с пожеланием здоровья:

— И вам того же желаю. У нас со Стратонычем какое уж теперь здоровье. Доживаем свое, как трухлявые пеньки… Зачем вам бабка-пенсионерка понадобилась? Может, хлеба печеного нам привезли? А то в нашу Косыревку неделями не завозят. Мельницы порушили, на городской хлебушко перешли — и круглые караваи, и батоны белые, которые с чаем хороши. Только подвозу нету.

— Это точно, хороши батоны, — поддакнул появившийся дед. — Дело-то какое у тебя к нам?

— Видите ли, — приступил Федорков к исполнению намеченного плана, — я, как вы, наверное, догадались, участковый. Езжу вот по участку, знакомлюсь. Смотрю, чтоб чистоту соблюдали, чтоб пожара случаем не возникло. В общем, санитария должна быть везде. Понятно? А ты, дедусь, — повернулся он к Стратонычу, — сходил бы да какую-нибудь соседку пригласил.

— Какую?

— Любую, дедусь, любую. И сам потом не уходи, побудь со мной тут.

— Это, значит, зачем?

— А вот мы обследуем ваше хозяйство. И составим, дедусь, как настоящая комиссия, акт по санитарному состоянию. Так, мол, и так: «Мы, члены комиссии, проверили и установили, что хозяйство и двор Матрены Рябцевой в санитарном и противопожарном состоянии образцовые». А может, наоборот.

Дед внимательно слушал, соображал, что к чему, потом затрусил к соседнему дому. Старуха нахмурилась, о чем-то смутно догадываясь, но была в полной растерянности.