Юрий Феофанов - Пестрая лента

Поскольку, исповедуясь, мой друг Порфирий Платонович Зотов не взял с меня обета молчания, я позволю себе привести здесь его неофициальную биографию.

«В детстве у меня, как и у всех, были прозвища, — так начал он свое жизнеописание. — Происхождение первого для меня по сей день остается загадкой: совсем маленьким меня называли Мартын Брей. Кто это такой, или что это такое, не берусь объяснить и сейчас. Второе прозвище я получил в детском доме. Звучало оно, если учесть место, возраст и аудиторию, весьма зловеще — «Прокурор». Хотя, прямо надо сказать, не соответствовало моему положению в обществе: авторитетом я не пользовался и, следовательно, выполнять свою высокую миссию не мог. Карающая десница чаще опускалась на меня, чем опускал ее я.

Теперь, много лет спустя, я, кажется, уяснил в чем тут дело. Уж больно я любил задавать вопросы и делать выводы: кто прав, кто виноват. Но поскольку, как я уже отмечал, доблестью и силой не отличался, то… ну вы сами понимаете. Сколько раз я давал зарок не задавать вопросов! Но… натура бывает сильнее разума.

Потом началась война. Кто знаком с фронтовым бытом, знает, сколь содержательными, всеохватывающими были солдатские «толковища» в короткие минуты перекура или в счастливые часы отдыха. Говорили обо всем. Никого не интересовала достоверность фактов, никто не заботился о правдоподобности историй — было бы интересно и с благополучным концом.

В большом почете, понятно, был мемуарный жанр. Слушать о том, что происходило так недавно по календарю и столь давно, если мерить масштабами событий, все были готовы ночи напролет. Одинаковый интерес вызывали воспоминания и о жене с детишками, и о шматке сала, и о том, как присваивается кандидатская степень.

Как-то я и брякнул, что в детдоме величали меня Прокурором. И — словно прилипло. Даже перекрестили меня: из Зотова сделали Зетовым. Но это уж на вашей совести…

Поскольку мои боевые дела известны, я не стану задерживать на них внимание… Скажу только, что проклятия привычка задавать вопросы попортила мне немало крови. Но, пожалуй, еще больше, чем мне, моим командирам. Вы знаете, что военную премудрость я осваивал не очень здорово. Зато мыть полы и чистить картошку научился так, что практическая необходимость в женитьбе отпала начисто. И я остался холостяком не в последнюю очередь из-за того, что старшина Долбенко и последующие мои любимые старшины приучили меня к домашнему хозяйству. Может быть, моя злосчастная профессия, которую я даже называть не хочу, тоже явилась следствием старшинского воспитания: бывают же противоестественные влечения!

После демобилизации я, стремясь оправдать свое «прокурорское звание», подал документы в МГУ на юридический и уже видел себя на трибуне государственного обвинителя. Но… мечты рухнули на первом же экзамене — за сочинение я получил двойку.

Не буду подробно рассказывать биографию. Замечу только, что ни одного преступника я не поймал. Но от злополучной привычки задавать вопросы так и не отучился. Голубой моей мечтой было стать частным детективом наподобие знаменитого… Нет, я человек скромный, поэтому не стану проводить аналогий. Увы, в нашем организованном государстве подобные вакансии, к счастью для Правосудия, не открываются.

Так что мне пришлось ограничиться ролью завсегдатая судебных заседаний. Я слушаю все дела подряд, заранее предрекая, кому сколько дадут, анализируя показания, речи и приговоры. Я знаю реакцию людей на все движения механизма Правосудия. Я ощущаю сюжеты, которые завлекли бы Конан Дойля и даже Достоевского, Ильфа и Петрова и самого Льва Толстого. Не усмехайтесь — «Анна Каренина», «Преступление и наказание», «Баскервильская собака» и «Золотой теленок» — всего-навсего судебная хроника, только большая.

Ради бога, не подумайте, что я завидую лаврам этих великих. Ни в какой степени! Жизнь научила меня оценивать не только окружающую действительность, но и свои слабые силы. Я даже перестал завидовать людям, сидящим в судейских креслах и за столиками прокуроров и адвокатов.

Единственно, что причиняет мне истинные страдания, — во время процессов я не могу задавать вопросов… И поэтому все они обрушивались на вас, мой терпеливый и насмешливый друг, с которым я познакомился в ту фронтовую ночь. Вот моя исповедь. Прощай! Не поминай лихом. Ваш Порфирий Зетов».

Письмо это было написано на смертном одре: мой друг тяжело болел. К счастью, он выздоровел. Но с тех пор больше никогда не заходил в зал судебного заседания.

Тут, однако, я должен дать некоторые пояснения, касающиеся нашего с ним знакомства.

Было это ранней весной 1944 года. Мы стояли где-то под Белостоком на тихом участке фронта. Нейтральная полоса простиралась километра на два — два с половиной. Сразу же за нашими позициями тянулось болото, поросшее молодым лесом, дальше протекала речка, а уж там были немецкие окопы. Мы выставляли на опушке леса прямо в болоте боевое охранение, чтобы визит немецких разведчиков не оказался неожиданным.

Однажды ночью нас подняли по тревоге: на боевое охранение второй, кажется, роты напали немцы. Никакой схватки не произошло, однако прибежавшие солдаты уверяли, что своими глазами видели целый отряд:

— Идут, фонарями светят.

Нападение подтверждало и то, что вернулись только двое из трех.

Разведвзвод со всеми предосторожностями пробирался по болоту. Идти приходилось по колено в воде. Каждую минуту мы ждали встречи. Но в лесу все тихо. Может, немцы засаду устроили? Мы окружили место, которое покинули наши дозорные. Никого! Брошенное имущество: несколько автоматных дисков, шинели, кое-какие продукты. Все было на месте, кроме… третьего бойца и банки со свиной тушенкой. Куда они запропастились, никто понять не мог.

Вдруг сверху брякнул в болото какой-то предмет. Мы схватились за автоматы. Предметом оказалась банка из-под тушенки.

— Эй, не подстрелите! — донеслось с дерева, и вскоре мы окружили «пропавшего» солдата.

Стали расспрашивать, что и как. Оказывается, вот что случилось. Немцы у себя на передовой всю ночь бросают ракеты. Один наш охранник задремал, а потом внезапно проснулся. И ему почудилось, будто по кустам кто-то пробирается с фонариком — это падающая ракета создавала такое впечатление. Парень и поднял тревогу. Двое подхватили автоматы и кинулись бежать, а третий остался.