Екатерина Коути - Недобрая старая Англия

Как тут не вспомнить строки из «Оливера Твиста»: «Оливер Твист и его товарищи на протяжении трех месяцев терпели муки, медленно умирая от недоедания; наконец, они стали такими жадными и так обезумели от голода, что один мальчик, который был рослым для своих лет и не привык к такому положению вещей (его отец содержал когда-то маленькую харчевню), мрачно намекнул товарищам, что, если ему не прибавят миски каши, он боится, как бы случайно не съесть ночью спящего с ним рядом тщедушного мальчика. Глаза у него были дикие, голодные, и дети слепо ему поверили» [4].

Естественно, голод не решил проблему мокрых простыней, и тогда провинившихся начали вообще лишать обедов — пока другие дети ели, они должны были стоять в столовой в особых колодках. В конце концов, из спальни их перевели в неотапливаемый сарай, и это в середине января. Когда восемь недель спустя мальчишки вернулись в прежний работный дом, они едва держались на ногах.

На всю страну «прославился» работный дом в Эндовере, Хэмпшир. Надо сказать, что занятия в работных домах не отличались ни легкостью, ни приятностью. Очень часто беднякам приходилось щипать пеньку, т. е. расплетать просмоленные веревки, волокнами из которых конопатили суда. У обитателей Эндоверского дома была другая обязанность — размалывание костей на удобрения. Вонь от костей сшибала с ног, от пыли слепило глаза, острые осколки царапали кожу. Но страшнее всего было не это. Надзиратель и его жена были нечисты на руку и так урезали рацион своих подопечных, что бедняги обгладывали гнилые кости, привозимые на обработку.

Из-за скандала, который изо всех сил раздувала «Таймс», надзиратель Эндовера лишился места. Но вопреки всем стараниям журналистов, работные дома продолжали существовать вплоть до середины XX века.

В стихотворении «Симфония в желтых тонах» Оскар Уайльд сравнивает лондонский туман с желтым шелковым шарфом. Чарльз Диккенс называл туман «лондонским плющом», что вьется вокруг домов, а в «Холодном доме» (1853) пропел туману настоящую оду: «Туман везде. Туман в верховьях Темзы, где он плывет над зелеными островками и лугами; туман в низовьях Темзы, где он, утратив свою чистоту, клубится между лесом мачт и прибрежными отбросами большого (и грязного) города. Туман на Эссекских болотах, туман на Кентских возвышенностях. Туман ползет в камбузы угольных бригов; туман лежит на реях и плывет сквозь снасти больших кораблей; туман оседает на бортах баржей и шлюпок… На мостах какие-то люди, перегнувшись через перила, заглядывают в туманную преисподнюю и, сами окутанные туманом, чувствуют себя как на воздушном шаре, что висит среди туч» [5].

От поэтических сравнений туман не становился менее плотным и удушливым. Окунаясь в облако цвета горохового супа, лондонцы вряд ли задумывались о красивых метафорах. Скорее уж кашляли и зажимали носы.

Единственными, кого радовал туман, были столичные проститутки. В туманные дни они зарабатывали гораздо больше, ведь даже самые робкие мужчины не боялись с ними заговорить.

Густая пелена обещала клиентам анонимность. По словам француза Ипполита Тейна, в тумане порою невозможно было разглядеть лицо своего собеседника, даже держа его за руку. Та же самая анонимность пригодилась лондонским безработным, собравшимся на Трафальгарской площади 8 февраля 1886 года. Под покровом тумана толпа из 20 тысяч человек устроила беспорядки в Вест-Энде, грабя магазины и вытаскивая пассажиров из карет.

Лондонский туман. Рисунок из журнала «Панч». 1853

Но если проститутки и бунтари были довольны непогодой, остальных лондонцев туман настораживал. Метеоролог Дюк Говард так описывал типичный лондонский туман январским днем 1826 года: «Конторы и магазины зажгли свечи и лампы, а кареты двигались с пешеходной скоростью» [6]. Зато в тот же день в 8 км от Лондона на безоблачном небе сияло солнце — туман укутывал столицу и не собирался ее покидать. Случалось, что прохожие сбивались с пути во мгле и падали в Темзу, находя свою погибель в ее мутных водах. Но это была не единственная опасность, таившаяся в тумане.

Испарения с Темзы смешивались с дымом из бесчисленных труб, образовывая смог (сокращение от слов smoke «дым» и fog «туман»). Лондонцы начали топить очаги углем еще в XIII веке и продолжали всю викторианскую эпоху, так что основным источником загрязнения служили не трубы заводов, а уютные камины. В год лондонцы сжигали более 18 миллионов тон угля! В 1840-х неутомимый реформатор Эдвин Чадуик призывал соотечественников перейти с обычного угля на антрацит и перестроить камины так, чтобы они сжигали уголь более эффективно, но англичане не спешили последовать его советам. Парламент отклонил предложение Чадуика. Не хватало еще, чтобы санитарные инспектора покусились на святая святых — очаг, сердце дома! И трубы продолжали чадить.

В 1853 году в заметках «Блуждания по Лондону» Макс Шлезингер писал: «Туман совершенно непригоден для дыхания: воздух одновременно кажется серовато-желтым, оранжевым и черным, он влажный, густой, зловонный и просто удушающий» [7]. Работая в полуподвальных помещениях и душных мастерских, горожане страдали от легочных заболеваний. Зимой начинался настоящий ад для астматиков и больных туберкулезом. Как утверждал комитет, занимавшийся контролем над загрязнением воздуха, во время сильнейшего тумана 1886 года смертность среди горожан достигла уровня эпидемии холеры. Возможно, они преувеличивали, но историк Энтони Уол приводит впечатляющие цифры: в начале декабря 1891 года уровень смертности в Лондоне достигал 18 смертей на 1000 живых, но после того, как 20 декабря на город опустилась пелена тумана и продержалась еще пять дней, эта цифра возросла до 32. Туман скрывал преступления, но и сам был убийцей.

Жарким и сухим летом 1858 года Лондон был охвачен ужасом. От жары Темза обмелела, и вместо воды, и без того грязной, по ней медленно струились потоки нечистот. Прохожие едва не падали в обморок. Пассажиры омнибусов кричали кучеру, чтобы ускорил шаг, иначе в тесном пространстве кареты можно было задохнуться. Врачи били тревогу: согласно распространенной теории миазмов, заболевания распространялись через дурные запахи, а такая вонь сулила эпидемию эпических масштабов.

Несладко приходилось и парламентариям. После пожара 1834 года, сгубившего прежнее здание парламента, на берегу Темзы был отстроен новый Вестминстерский дворец. Но готические окна не защищали от чудовищного смрада, а просторные залы воняли, как сельская уборная. Заседать в таких условиях было решительно невозможно. Премьер-министр Дизраэли выбежал из парламента, зажимая нос надушенным платком, и коллеги ринулись вслед за ним. Наконец-то законодателям открылось то, что давным-давно было очевидно всем лондонцам: городу нужна канализация, и чем скорее, тем лучше.