Борис Носик - С Лазурного Берега на Колыму. Русские художники-неоакадемики дома и в эмиграции

«Оттуда в Европу… по той причине, что почувствовал я, что надо войти в сношения с художественным Западом. Посмотреть на людей, войти снова в связь с европейской культурой…»

Добравшись до Парижа, Яковлев энергично берется за подготовку своей второй, и можно сказать, судьбоносной, персональной выставки. У него уже был некоторый шанхайский и петроградский опыт, к тому же в Париже он встретил кое-каких старых знакомых, завел новых и выставку готовил всерьез, готовил не только картины, но и публику, и прессу, и знатоков. Об этом он рассказывал в том же письме Кардовскому со всей откровенностью (там, где сравнивал парижскую выставку с хуже подготовленной лондонской):

«Первые шаги в Париже — выставка в галерее Барбазанж. Могу с чистой совестью сказать, что урок был хороший и моральный и материальный… Завязал я в связи с выставкой этой много знакомств, которые мне были очень полезны. По окончании выставки в Париже я поехал с этой же выставкой в Лондон… Выставка не была достаточно подготовлена знакомствами. Это, оказывается, всегда необходимо».

Яковлев рассуждает здесь как вполне опытный и зрелый человек своего века. Как бы ни были хороши работы, успех не свалится с потолка, для достижения успеха нужны связи, нужны полезные знакомства. Даже из нынешней, почти вековой дали возможно определить круг полезных знакомств Яковлева, хотя сам он не называет имен. С Яковлевым произошло в Париже примерно то же, что за десяток лет до него произошло с Шагалом, который попал в круг баронессы Этинген, Сандрара, Аполлинера, Сержа Фера, Канудо, Вальдена… Можно даже предположить (это моя гипотеза, не более того), с кого началось: скажем с петроградской знакомой Саломеи Андрониковой. Думается, именно она представила Сашу Яковлева издателю Люсьену Вожелю. Вожель любил экзотических кавказских красавиц и любил искусство. Обаятельный и талантливый русский художник-путешественник пришелся ему по душе. Родственники жены Вожеля Козетты фон Брунов, как и сам Вожель, занимались издательскими делами, тоже любили искусство и были людьми не бедными (без денег много не издашь, а издав, много не заработаешь, но люди богатые могут позволить себе заняться интересным делом даже не рассчитывая на большую прибыль). Так что новые знакомства Яковлева оказались и полезными и плодотворными — он сразу вошел во вполне элитарный круг парижского общества (в который не вхож был ни один из русских художников-эмигрантов). Конечно, круг этот, как выяснилось, имел вполне определенную политическую окраску, но до поры до времени парижской карьере Яковлева (а позднее и его друга Василия Шухаева) эта окраска шла только на пользу. Об этой особенности упомянутого мной круга, как бы вовсе неизвестной ни русским, ни французским яковлеведам и шухаеведам, я расскажу во всех подробностях (раз уж нам с вами, читатель, довелось открыть нечто новенькое), но расскажу чуть позже, а пока — еще несколько слов о выставке Яковлева в парижской галерее Барбазанж, имевшей столь исключительный, столь важный для художника успех.

Правда, и последовавшая за ней выставка в Лондоне принесла деньги и была благосклонно поддержана прессой, о чем вспоминал оказавшийся в ту пору в Лондоне и сам бредивший Востоком русский художник Николай Рерих:

«Помню выставку Яковлева в Лондоне в 1920 году, большие выставочные залы были наполнены поразительными картинами из Китая. Какая в них была тонкость и убедительность, и в то же время не было никакого подражания, но повсюду отразилась самобытность».

Вспоминая об успехе своей первой парижской выставки, сам Яковлев всякий раз напоминал о Вожеле и об изданном у него альбоме:

«Кроме того, что продал я немало вещей, — сообщает он Кардовскому, — один издатель предложил мне издать альбом всего того, что было наиболее значительного».

Новичку в Париже издать альбом живописи — дело нешуточное. Про тот же альбом упомянул и Александр Бенуа, рассказывая о первой парижской выставке Яковлева и об увлечении художника китайским театром:

«При том первом знакомстве Яковлева с Дальним Востоком, он особенно увлекся театральными постановками. Зарисованные на месте и у себя затем тщательно разработанные этюды костюмов, масок, гримов и целых сцен японского и китайского театров, он использовал для создания серии необычайно красочных и характерных картин, которые сразу были расхватаны коллекционерами, многие же из них были тогда изданы и таким образом собранные сокровища документального порядка получили широкое распространение в роскошных книгах, в сопровождении текстов, составленных опять-таки на основе наблюдений и записей Яковлева.

Книги эти занимали совершенно обособленное положение среди сочинений, посвященных Дальнему Востоку. Ничего подобного не найти ни в реляциях старинных путешественников, ни в том, что удавалось собрать представителям современной научной этнографии, пользовавшихся, главным образом, фотографией. По своей точности, изображения Яковлева не уступают последним, но, кроме того, в них во всех заметен тонкий (но и строго объективный) вкус, поразительная способность художника “разбираться” в явлениях и его исключительное уменье сводить все к самому существенному».

«Роскошные книги», которые упоминает здесь А. Бенуа, — это вышедшие в 1922 году в Париже альбом «Дальневосточные рисунки и картины Александра Яковлева» (издание Л. Вожеля) и альбом «Китайский театр, рисунки сангиной и эскизы Александра Яковлева» (выпущен родственником Л. Вожеля фон Бруновом). Первому предпослано было предисловие известного русского востоковеда Виктора Голубева, в нем было полсотни работ, а тираж его не превышал 150 экземпляров. Что же до второго альбома, то текст к нему был написан знатоком китайского театра Чу-Киа-Кьеном.

Работы первой парижской выставки Яковлева были замечены, и вскоре он уже выставлялся в галерее «Ла Боэси», на выставке «Мира искусства» и в Осеннем салоне. Последовали американские приглашения, и вскоре Яковлев сообщал Александру Бенуа:

«Сейчас часть работ моих в Америке, там моя частная выставка открылась в Чикаго, в помещении Chicago Art Institute, она потом пойдет по всей Америке, будет выставлена в 9-10 других городских музеях».

В 1921 году Василий Шухаев и его жена Вера добираются, наконец, в Париж. Яковлев пишет сразу два портрета Веры Федоровны (один из них — «Дама с масками»), так что, может, она и впрямь была роковая женщина. А может, и маски попали на портрет не случайно…