Борис Носик - С Лазурного Берега на Колыму. Русские художники-неоакадемики дома и в эмиграции

Два американских автора попытались (со слов пригретого некогда Вожелем Алекса Либермана) описать внешность тогдашнего Вожеля (как бы увиденного глазами юного Алекса, чья развеселая матушка была в ту пору любовницей издателя Вожеля, а заодно и художника Саши Яковлева:

«Да он просто вылитый мистер Пиквик, румяный круглолицый блондин с голубыми глазами, наряженный в пародийно-английском стиле: твидовая пара в бело-коричневую клетку, бледно-желтый жилет, высокий крахмальный воротничок и галстук-бабочка».

На портрете Вожеля, написанном Шухаевым, заметишь еще и цилиндр, и пластрон накрахмаленной сорочки, и белые перчатки, и трость… «Старый барин», — снисходительно говорили о хозяине за щедрым его воскресным обедом «левые» гости Ла Фезандри.

Этот-то сытый барин, женолюб, жуир, издатель, фотограф, агент Коминтерна и сделался покровителем двух русских друзей-художников из Петрограда. Он издавал сам и пристраивал у издателя — свояка Жана де Бруноф альбомы Яковлева, он хлопотал за Шухаева и развлекал их с женой, безотказно принимая их у себя в Париже на рю Бонапарт и главное — на снятой им даче близ городка Сен-Жермен-ан-Лэ, в Ла Фезандри.

Ах, поместье Ла Фезандри… В один прекрасный летний день я разыскал этот старинный охотничий дом в лесу Сен-Жермен, в стороне от шоссейной дороги, близ «креста Сен-Симона» (отца того самого Сен-Симона, чье имя всуе поминают марксисты). Дом этот и ныне целехонек, стоит среди леса и птичьего гомона. Нынешняя его бесшабашная дачница-американка даже впустила меня посидеть на площадке перед домом, где происходили летом воскресные сборища Вожеля. Я добрался туда с кинооператором Кристианом и хозяйкой небольшой московской киностудии Татьяной и наговорил там перед камерой один из своих более или менее бодрых «Парижских журналов». Но признаться, было мне немножко не по себе в окружении печальных теней всех этих сгинувших так странно и так страшно былых посетителей Ла Фезандри. Щебетали птицы в лесу и равнодушно дремал на солнце охотничий дом Людовика XIV, видевший и надушенных фавориток Людовиков, а также всех потаенных Маяковских, Арагонов, Эренбургов, Кольцовых, Вожелей и прочих агентов шпионского Коминтерна… Что ему были все их тайны, и хитрости, и кровь, этому столько повидавшему дому, если снова шелестит листва, и снова поют птицы…

Но я-то должен был понять, куда «занесло» моих русских героев. Ведь я знал, чем они потом за это расплачивались, мне были не безразличны их судьбы. Кто расскажет нам?..

Обращусь к единственному подробному свидетельству — мемуарной книге венгерского графа-коминтерновца Кароли. Он писал ее в старости, на досуге, в Приморских Альпах, в тихом Вансе, после того, как провалились не только его собственные попытки коминтерновского переворота в родной Венгрии, но и прочие попытки в разных частях планеты, так что даже самое это романтическое слово «коминтерн» было упразднено Сталиным. «Ну, а что оно вообще значило?» — спросит меня русский читатель помоложе (а моложе меня быть уже так нетрудно). Напомню кратенько.

Не веря в возможность долго удерживать власть лишь путем борьбы с собственным народом, большевистская верхушка (Ленин, Троцкий, Сталин и прочие) возлагали надежды на пожар мировой революции. Для его разжигания и была создана организация «коммунистического интернационала». Через нее из нищей, голодающей России большевики вывозили тогда огромные средства, предназначенные для подкупа зарубежных масс, для организации бунтов, заговоров, переворотов. И хотя сколько-нибудь серьезных восстаний и долговременных «социалистических республик» организовать вне России коминтерновцам не удалось, коминтерн не был распущен и цели его не изменились. Просто он стал самой, наверно, крупной в мировой истории тайной саботажно-разведовательной организацией (компартии долгое время назывались за рубежом «секциями коминтерна»). Надеюсь, что ныне слово «коминтерновец», как скажем, и такие старые слова, как «сексот» (секретный сотрудник) или всеобъемлющее слово «революционер», уже утратили свою псевдоромантическую окраску. Впрочем, как знать — мода непредсказуема…

Граф Кароли, участник венгерской социалистической революции (столь же малоудачной, как германская, персидская и прочие) часто бывал с супругой в гостях у Вожеля в Ла Фезандри и так описал позднее эти коминтерновские уик-энды в своих воспоминаниях:

«В те годы мы часто гостили в Фезандри, длинном каменном особняке, построенном в XVI веке в лесу Сен-Жермен. Он принадлежал Люсьену Вожелю… По воскресеньям дом Вожелей был открыт для политиков, писателей и журналистов. Они принимали на английский манер, без церемоний, всякий мог развлекать себя по своему вкусу. Завсегдатаями были компания русских белоэмигрантов, армян и грузин, темноволосых женщин с угольно-черными глазами, возлежавших на низких диванах с подушками и громко разговаривавших по-русски, на языке, которого не понимали ни хозяин, ни его жена, ни прочие гости.

Козетта, жена Люсьена, командовала служанками, которые разносили на столики вкуснейшие блюда вроде lapin au vin blanc, artichauts farcis или ragoût de lièvre (ах, много ли нам с Вами скажут эти переведенные на язык родных осин «кролик в белом вине», «фаршированные артишоки» или «рагу из зайца»? — Б.Н.) , а все говорили, все одновременно, словно желая положить друг друга на лопатки словами. Новичку, который впервые слышал эти ожесточенные споры казалось, что они должны непременно кончиться дракой».

«После нескольких часов такого бурного отдыха в лесу Сен-Жермен, — продолжает восторженные описанья старый граф, — человек чувствовал себя выбитым из колеи на всю неделю. Вожель с неизменной трубкой в зубах, в ярких костюмах в клетку и брюках в обтяжку, в старомодном воротничке и белом галстуке, он словно явился из 90-х годов XIX века. Он имел жизнерадостный характер, часто блистал в разговоре, рассказывал ярко и забавно. Он был отличный делец, с американским размахом руководил своим обширным издательским бизнесом и всегда находил при этом работу для друзей, был очень щедрым. Он вечно был окружен советскими из России, журналистами и начальниками».