Джулиан Барнс - Загадка

По иронии судьбы Блант был предан Советскому Союзу в лучшем случае лишь теоретически. Его строгая мать, бредя на смертном одре, воображала себя в России, где, жаловалась она, еда «совершенно отвратительна»; неприхотливость ее сына могла помочь ему выжить, если бы он все-таки сбежал, однако проживание или хотя бы близкое знакомство с рабочим раем не входило в его планы. В Кембридже левые никогда не принимали Бланта всерьез; однажды — типичный пример — он ушел пораньше с антифашистского митинга, чтобы выпить чаю в клубе «Реформ». Его первый связной, бывалый европейский коммунист, считал его «простодушным человеком»; русский связной позже жаловался, что его интересы ограничиваются архитектурой. Блант так и не лишился иллюзий, в том числе и потому, что никогда не смотрел в лицо фактам, которые могли поставить под сомнение его умозаключения. На первый взгляд, понятия «эстет» и «революционер» кажутся несовместимыми, хотя некая логика тут есть. Научные круги всегда были благодатной почвой для чистого марксизма.

Блант начинал как один из последователей Блумсбери; эти поборники сексуальной аморальности и главенства эмоций в жизни получили свою долю порицания. Когда в 1979 г. Бланта попросили объяснить, почему он стал шпионом, он ответил изречением Э.М. Фостера: если мне придется выбирать между предательством друга и предательством родины, надеюсь, у меня хватит мужества предать родину. Эти часто цитируемые слова — как и дилемма Йейтса: совершенство в труде vs совершенство в жизни — хороши как образец изящной риторики, но не лишены фальши. Человеку крайне редко приходится делать именно такой выбор. Начнем с того, что у Бланта было две родины, а не одна, а среди британцев, с которыми он общался, лишь Берджесс был ему настоящим другом (и — недолго — любовником), с Маклином же и Филби отношения у него были чисто приятельские. И еще: предавая свою страну, ты автоматически предаешь всех своих друзей в этой стране, хоть сами они и не предатели. К тому же, если уж на то пошло, в кругу друзей Блант гораздо чаще злоупотреблял доверием и обманывал, чем демонстрировал верность.

Мастерство Миранды Картер, с которым она прочесывает закоулки жизни Бланта, производит глубокое впечатление. Биография — жанр в лучшем случае относительно правдивый, обусловленный избирательностью памяти, недоступностью некоторых сведений, соблазном предоставить выжившим последнее слово и т. д. Биография шпиона — дело еще более безнадежное. Шпион (spy) всегда рифмуется с ложью (lie); разведывательные управления заметают следы и маскируют неудачи (неприкосновенность Бланта была на руку не только ему самому, но и МИ-5); правительства ловко изворачиваются. Когда шпиона с высоким положением в обществе выводят на чистую воду, всегда оказывается, что кое-кто из хорошо его знавших (в нашем случае, Стивен Спендер) вовсе не так уж хорошо его знали. И в довершение всего, мир шпионажа притягивает всякого рода непрошеных гостей с крайне расплывчатым представлением о реальности: фантастов, конспираторов-теоретиков, простофиль и олухов. Малькольм Маггеридж уверял: «По своему опыту знаю: дипломаты и агенты безопасности — еще большие вруны, чем журналисты», — правда, Маггеридж сам был одновременно агентом и журналистом, так что парадокс Эпименида тут напрашивается сам собой. Картер исключительно трезво и скептически относится к источникам, из которых ей пришлось черпать информацию; то и дело на страницах появляется лаконичная сноска, предающая забвению очередного болвана. Тем легче ей будет оценить комизм нижеследующего эпизода: уже после выхода книги авторитет одного из ее главных свидетелей был подорван при позорящих его обстоятельствах. Бывший член Парламента Руперт Олласон, который пишет книги о шпионах под псевдонимом Найджел Уэст, консультировал Картер по поводу архивов русской разведки и снабдил ее некоторыми документами из них. Она отзывается о нем как о «разумном и добросовестном» человеке. Мистер Джастис Лэдди из Высокого суда, похоже, с ней не согласен. В конце прошлого года он председательствовал на процессе по обвинению Олласона в присвоении авторства и прав на мемуары Пятого шпиона Джона Кернкросса и, соответственно, крупных гонораров от издательства Random House. Мистер Джастис Лэдди заключил, что на свидетельской трибуне Олласон нанизывал «одну ложь на другую», и назвал его «самым бесчестным свидетелем» в своей практике.

Судя по архивам КГБ, в Москве паранойя была таким же бичом, как в Лондоне наивность, а бездействия и там, и там хватало. Примерно половина документов, передававшихся в Москву британскими шпионами, вообще не прочитывалась; более того, многие годы Москва подозревала кембриджскую группу в двойном шпионаже. Слишком уж хороши они были, чтобы в них можно было поверить, слишком уж успешно работали, слишком уж удачно расположились в самом сердце британской разведки. И вот, в разгар войны с Германией, когда британские шпионы поставляли правдивейшую информацию о враге, российские связные приказали Бланту и компании доказать свою верность путем написания школьного сочинения на тему «Мой путь к марксизму». Вслед за тем Москва направила в Лондон группу наблюдения с заданием засечь «двойных агентов», встречающихся с ее британскими связными.

Это еще раз доказывает, что при всем различии идеологий разведывательные управления обычно похожи друг на друга как две капли воды. Скажем, параноидная Москва считает, что в интеллигентских кругах капиталистической Британии по определению должен сложиться антисоветский заговор; Бланту и компании приказывают найти доказательства, и их неоднократные заверения, что такового заговора не существует, принимаются за свидетельство их двойной игры. Теперь перенесемся на несколько десятилетий вперед. Пообещав Бланту статус неприкосновенности, британцы устраивают ему допрос. Легковерных олухов, которые позволяли своим старым школьным приятелям выходить сухими из воды, сменило новое поколение, которое уже не так просто было провести. Новенькие приходят к выводу, что в недрах разведки непременно должен был сложиться до сих пор не раскрытый крупный заговор; кроме того — давайте рассуждать логически, — раз уж существовала Кембриджская группа, то и без Оксфордской группы не могло обойтись. И неспособность Бланта подтвердить эти теории лишь доказывает то, что он от них многое скрывает. (Если он и скрывал, то, по-видимому, не это.)

До тех пор, пока не будет разрешен неограниченный доступ к московским архивам, мы не сможем точно сказать, какой урон Блант нанес как шпион. Миранда Картер может рассказать нам, что и как он делал, однако это «что» оказывается не в фокусе: нам сообщают, сколько Блант передал документов, но что это были за документы — неизвестно. Картер делает вывод, что на совести Бланта не было ни одной смерти, чего нельзя сказать о Филби. И впрямь: большая часть переданной им информации должна была помочь России в войне с Германией, так что можно сказать, что он косвенно помогал спасать жизни союзников. Но с другой стороны, он непременно должен был рассказать русским все, что знал о работе британских секретных служб.