Гирш Смоляр - Мстители гетто

Приказа такого не было, но сами по себе шумные летние сумерки — с гармошкой, с песнями и веселым смехом — в партизанском отряде имени Пархоменко становились все тише и тише.

Забота легла на лица партизан. И все, что ни делали, делали основательнее, поспешнее, без лишних разговоров.

Надвигался «марафон»… Об этом сообщала партизанская разведка, об этом доносила широко разветвленная агентура из всех окрестных административных пунктов, в которых были расположены вражеские гарнизоны.

Уже не в первый раз немцы снимали с фронта целые дивизии, чтобы бросить их на борьбу против партизан (это на партизанском языке и называется «марафоном»). Надо суметь выстоять и победить в неравном бою — вот что заботит партизан-пархоменковцев, большинство которых всего 3—4 месяца тому назад пришли из Минского гетто.

Оживленнее стало в отряде, когда пришел первый «привет» от врага. На лагерь налетела стая фашистских самолетов. Миндель был у себя в шалаше как раз в ту минуту, когда рядом упала бомба. Упала — и не разорвалась.

— Пой молебен! — шутили ребята.

Но партизан Цукерман думал не о молебне, когда он со всех сторон осматривал и ощупывал немецкий «подарок». Вместе с Хаимом Бернштейном и Хаимом Двоскиным они взяли бомбу и ушли с тем, чтобы отослать ее, как они говорили, «наложенным платежом» хозяевам — по принадлежности.

У Полдорожья (Ивенецкого района) эта тройка заминировала немецкой бомбой путь, по которому враги должны были вести наступление на партизанский лес.

Осторожно продвигалась к лесу грузовая машина, в которой ехали гитлеровские автоматчики. Впереди шли разведчики и время от времени сообщали: «Можно! Путь свободен!»

У троих партизан-минеров так застучали сердца, что, казалось, враг может услышать… Неужели путь для этих головорезов действительно свободен?!

Вскоре, однако, образовалась пробка. Немецкая бомба взорвалась и разлетелась в куски вместе с головами, руками и ногами тридцати гитлеровских бандитов, пришедших «марафонить» в партизанский лес.

Был и еще один вечер, глубокой осенью, когда привычный партизанский быт снова получил основательную встряску. По всей огромной Налибокской пуще — из края в край молниеносно пронеслась весть: гитлеровские агенты польской эмигрантской клики убили тринадцать евреев-партизан 106-го отряда. Это послужило сигналом для многочисленных партизанских бригад и отрядов взяться за оружие и уничтожить банду, терроризирующую окрестное население.

Командиры отряда имени Пархоменко получили сообщение о том, что в одной из деревень Лидского района белопольские бандиты обосновались прочно. Был дан приказ: уничтожить банду. Пархоменковцы вместе с партизанами-чапаевцами и фурмановцами начали окружать бандитов. Однако, те не сдавались — оружия и боеприпасов у них было достаточно.

Шлойме Кацнбоген старался стрелять без промаха. Он переходил с места на место, продвигаясь в сторону врага. Однако желаемых результатов это не давало. Тогда он вскочил на коня и пустился галопом по направлению к бандитскому гнезду. Теперь он увидел ясно, куда и в кого надо стрелять. Командир взвода Фейгин неоднократно предупреждал его, что нельзя так безрассудно рисковать собой на виду у врага. Но Кацнбоген не слушал. Пуля сразила его. Он лежал, растянувшись, и судорожно цеплялся пальцами за землю. Боль нестерпима. Глаза заливает кровь, страшно тяжелеет голова. Но вдруг он услыхал шаги приближающегося врага. И откуда взялись силы? — он схватил винтовку и успел всадить 15 пуль в самую гущу подходившей банды.

Шлойме Кацнбоген с лихвой заплатил за тринадцать партизан 106-го отряда.

Среди шестидесяти уничтоженных фашистов значительная часть была убита тяжело раненным Кацнбогеном.

Было время, когда партизаны предпочитали смерть тяжелому ранению. Медикаментов мало, врачи далеко не в каждом отряде. Раненому приходилось тяжело. Шляхтович и Лейкин сами себя «оперировали», собственноручно ампутировав свои безнадежно отмороженные пальцы на ногах…

Х. Цукер во время страшных приступов боли в простреленной руке… напевал: «Если ранили друга»…

Но с тех пор, как из Минского гетто пришла в отряд Таня Либо, раненые перестали взывать к смерти.

Когда мы возле одной деревни впервые встретили Таню, шедшую с еще несколькими женщинами, ее вид вызвал у нас невольный смех. Она смеялась с нами. Винтовка, с которой она пришла в отряд, так не вязалась со всем ее видом, что даже мы, привыкшие видеть партизан в самых разнообразных одеяниях — в шляпах и котелках, в военных формах всех стран и эпох, не могли не пошутить по адресу Тани.

По специальности она учительница. До войны работала в одной из минских средних школ. Во время оккупации была чернорабочей на кирпичном заводе под Минском. Отсюда путь вел в западную партизанскую зону. Отсюда Таня, с другими женщинами гетто, без проводника, и пошла «куда глаза глядят», чтобы добраться до партизанского отряда. К медицине Таня имела отношение постольку, поскольку она когда-то окончила фармацевтические курсы. И вот она стала медсестрой и «врачем» сначала в отряде имени Лазо, а затем в отряде имени Кутузова.

Партизаны считали, что у Тани легкая рука. Даже тяжело раненных она возвращала в строй. Но главное, конечно, было в том, что Таня, кроме весьма скромных познаний в области медицины, обладала чрезвычайно важными в партизанских условиях качествами: преданностью делу и большим запасом материнской нежности.

Когда тяжело раненного партизана Ванюшку Бурачевского усадили наконец в приземлившийся на нашем партизанском аэродроме советский самолет, чтобы отправить его на «Большую землю», Ванюшка на непонятном своем наречии стал о чем-то просить, звать кого-то… С трудом удалось понять, что Ванюшка просил вместе с ним усадить и Таню.

Вражеская разрывная пуля выбила Ване Бурачевскому глаз и оторвала язык. Никто его не мог понять, только Таня каким-то образом понимала каждое его «слово» и переводила нам. Она от него не отходила ни на минуту, проводила возле него бессонные ночи и тяжкие долгие дни и добилась того, что Ваня, не раз просивший, чтобы его пристрелили и перестали с ним возиться, начал стыдиться своего малодушия и захотел жить.

Однажды случилось то, что неизбежно в партизанском быту: получили приказ — сниматься с места и перейти в другой, отдаленный, район. Путь предстоял опасный: дважды надо было переходить железнодорожное полотно. Без боя, наверное, не обойдется. Брать с собой тяжело раненных было невозможно. Решили оставить их на месте, в соседнем еврейском семейном лагере. Перед Таней стояла дилемма: итти с боевым отрядом, с партизанами, с которыми Таню сроднили походы, или остаться с больными и ранеными, нуждающимися в ее помощи. Таня решила остаться и продолжать свое партизанское дело, несмотря на трудные условия семейного лагеря. Она будет выхаживать больных, раненых, искалеченных людей и возвращать их в боевые ряды, чтобы они с удвоенной энергией могли мстить за свои раны, за загубленное здоровье, а заодно и за ее, Танины, муки, которые ей пришлось вынести в Минском гетто.