Анатолий Максимов - Тайная сторона дела Пеньковского. Непризнанная победа России

Четвертое. Вот Джибни провозглашает: «Олег Пеньковский в одиночку взломал систему безопасности государства…» Что же это за «безопасность», если один человек может это сделать?! Наивные рассуждения! Далее: «…важность работы Пеньковского подтверждается теми мерами, которые были приняты сразу же после его ареста…» Речь идет о маршале артиллерии Варенцове и руководителе ГРУ Серове.

И еще: «…триста офицеров советской разведки были немедленно отозваны в Москву из дипломатических представительств за рубежом…». Вот так клюква?! Развесистая!

Лучше бы Джибни заглянул в свою записную книжку и подсчитал: сколько знакомых у него в ней помечено?! Не триста, а около семидесяти выехало из-за рубежа, большинство из которых согласно обычной практике кадровых перестановок.

Но кто именно? Во-первых, это были активные работники, которые серьезно намозолили глаза западным спецслужбам. В ожидании ответных мер после моего «ареста», их просто вывели (обезопасили) из страны. Следующая категория — это те, у кого истекал срок командировки. Наконец, были нерезультативные сотрудники или с морально подмоченной репутацией. Кроме того, технические работники, требующие замены.

Но с нашей стороны весь фокус заключался в том, что… их отозвали в узкий период времени — до конца 1962 года. Этим мы создали иллюзию привязывания «провала» их спецслужб и моего «ареста». И все подобные шаги работали на главную нашу задумку: я честно сотрудничал с СИС и ЦРУ.

Пятое. Сложнее получилось с маршалом — моим «источником» информации, как знали на Западе, в самых верхах военного командования. В отличие от Серова, он не был в курсе «дела», и по плану игры я восстановил с ним контакт лишь после выхода на меня американцев и англичан (или меня на них). Так мне посоветовали в ГРУ-КГБ. «Наказание» его — разжалование и понижение в должности — это также часть игры, на что он согласился, приняв мой арест за чистую монету. Он и Серов были из окружения Хрущева. Варенцова якобы убедил лично, как фронтового друга, сам Хрущев, попросив принять эту публичную жертву.

В отношении маршала был распространен слух, что, кроме болтовни за «рюмкой чая», никаких секретов маршал не раскрыл, но… Но все же ротозей. Якобы так внешне снижался для суда информационный эффект от моего «предательства». Как другу, Хрущев честно пояснил маршалу: нужны «стрелочники» и среди крупных — он и Серов. Фактически считалось, Хрущев «спасал» маршала от худшего.

Так вот, при расследовании «дела» военная прокуратура намеревалась привлечь маршала к уголовной ответственности за разглашение государственной и военной тайны. Ему грозил срок лишения свободы до десяти лет (как этот слух радовал сердца сотрудников СИС и ЦРУ!). Однако Хрущев не дал друга в обиду. Он приказал публично его «наказать, но под суд не отдавать!».

Не стану повторять, что говорит Джибни о моем «вкладе» за шестнадцать месяцев работы Пеньковского с Западом. Отмечу только: действия в самое «холодное» время «холодный войны» пришлись на мою работу периода Берлинского кризиса и Карибской эпопеи.

Торг был выигран нашей стороной: Куба была спасена на неопределенный срок. Мои «советы» спецслужбам о позиции Хрущева в отношении ракет в Турции Западом были учтены. Ракеты (а были ли вообще ядерные заряды?!) Хрущев с Кубы вывез в обмен на гарантии безопасности режима Фиделя Кастро и ликвидацию ракетных баз в Турции.

Шестое. 22 октября! Мой «арест» в этот день был не случайным. Точнее: объявление об аресте. «Арест» произошел, но задолго до этого, фактически весь сентябрь и октябрь, я был вне поля зрения СИС и ЦРУ. Мы наблюдали, как они мечутся в поисках своего «ценного агента»…

22 октября — это сигнал Западу в момент высшей точки напряжения в Кубинском кризисе. Грань войны — это кто первым нажмет кнопку с МБР?! Но ранее на Запад ушла моя информация, точнее, деза: Хрущев не готов к ядерной войне, а главное — он ее не хочет. Как потом оказалось, Кеннеди также не хотел рисковать, и кризис разрешился мирным путем.

Седьмое. Мне был дан «карт-бланш» в вопросе: что говорить. Есть такое понятие «информационный шум». Это фон, в который вкрапливаются зерна «нужной» информации (в данном случае — для Запада). Мне было дозволено говорить обо всем, что я считал нужным во время бесед с западными «партнерами».

И вот те, кто готовил книгу «Записки», верно схватили суть сведений, не предполагая, правда, что все это был в значительной степени «информационный шум». В общем, как мне кажется, «шум» был создан значительный.

«Шумел» и в годы «турецкого периода». На меня работала атмосфера в посольстве в Анкаре: напряженка в отношениях ГРУ и КГБ. Там мне «атмосфера» позволила начать «искать» контакты с турецкими спецслужбами и с западными их партнерами.

Мотивы? Якобы обида за жену и грубость генерала ГРУ стучали мне в сердце. Я писал в парторганизацию ГРУ о самодурстве генерала-резидента, который вредил оперативной работе.

Именно это письмо, принципиальное по своей сути, позволило обратить на меня внимание со стороны руководства ГРУ, которое в связке с КГБ готовило дискредитацию спецслужб Запада и дезинформационную игру в масштабе страны.

Мои попытки выйти в Анкаре на спецслужбы могли быть проверены западными разведками. Но я исчез из Турции и стал ждать выхода на меня уже на территории Союза. Вот так, когда ГРУ и КГБ объединили свои усилия в подготовке акции стратегического значения, среди исполнителей оказался и я с моим «кляузным» турецким прошлым.

Восьмое. Исподволь стали готовить легенду моего «контрреволюционного прошлого» — отец-белогвардеец. Я был снят с поездки в Индию, но оставлен в ГРУ, как ценный специалист. И чтобы усилить мои «разведвозможности» ввели в состав мандатной комиссии для зачисления в ВДА — разведакадемию.

До сих пор удивляюсь, как Запад ухватился за эту приманку? Они могли просчитать факты, говорящие о том, что меня на пушечный выстрел не должны были допустить к кадрам. А тут «щуку» с «контрреволюционным» душком бросили в «реку» — я стал руководителем подготовительных курсов для поступления в академию.

И наконец, когда легенда-приманка в конце 1960 года была готова, меня вывели «под крышу» в Комитет по науке и технике, с позиции которого я стал доступен для спецслужб наших противников. Однако время шло, и мои официальные контакты с иностранцами не давали результата. А хотелось выйти на ЦРУ. Правда, мы тогда не знали, что мои маневры в Турции были замечены и было принято решение: в контакт со мной не вступать — могла быть подстава с советской стороны.