Вячеслав Кеворков - Тайный канал

Брандт принял хвалу и цветы по случаю своей отставки с одинаковым выражением лица. Оно застыло в тот момент, когда разразилась эта унизительная драма, и осталось неподвижным до конца. То была трагическая маска, вобравшая сарказм, горечь и растерянность. Думаю, в те дни своей жизни он не снимал ее даже на ночь. Несколько фотографий Брандта, сделанные как раз в те дни, долго стояли на моем письменном столе.

Один знакомый московский врач, убежденный сторонник теории возникновения рака как результата сильного стресса, увидев фотографии, пристально и долго вглядывался в них, после чего сказал мне:

— Вот типичное лицо человека, находящегося в состоянии сильного потрясения. Стресс заблокирован и не находит выхода… Ему нужно срочно изменить образ жизни. В противном случае через 12–14 лет у него разовьется рак желудка. Человеческий организм не рассчитан на такие психологические перегрузки. Если у тебя есть возможность, порекомендуй ему не реже одно-двух раз в год показываться онкологу…

Вскоре после получения известия об отставке Брандта в Кремле разразилась гроза. Генеральный секретарь метал громы и молнии, требуя объяснений происшедшему, прежде всего у Андропова.

— Вот растолкуй мне, пожалуйста, Юра, что происходит? Генеральный секретарь ЦК КПСС в течение нескольких лет делает все, чтобы совместно с канцлером ФРГ построить новые отношения между нашими странами, которые могут изменить ситуацию во всем мире, а вокруг вдруг начинается какая-то мышиная возня, сплетни про девиц и фотографии… И кто затеял это? Представь себе, наши немецкие друзья! А вот как я буду выглядеть при этом, «друзей» совершенно не интересует, они сводят счеты!

В тот день неукротимый гнев Генерального не обошел и самого канцлера, теперь уже бывшего. Брежнев очень высоко ценил советы, которые давал, а потому был глубоко травмирован, узнав, что Брандт пренебрег его призывами выстоять и не сдаваться. Он расценил это как слабость, как малодушие, равносильное трусости.

Как-то в те дни он прочел перевод из немецкой газеты, где говорилось, что поступок Брандта был расценен как смелый шаг и что он ушел достойно, высоко подняв голову.

— С высоко поднятой головой от противников бежит только олень, так у него для этой осанки множество рогов на голове вырастает.

Брежнев, человек своего поколения, не без оснований считал войну истинной кузницей характера.

— Вот сразу видно, что Брандт не воевал! Пройди он через эту кровавую мясорубку, он отнесся бы к интригам окружающей его камарильи, как к назойливости осенней мухи: прихлопнул бы ее голой рукой.

Позже, побеседовав с преемником Брандта, канцлером Шмидтом, и обменявшись с ним фронтовыми воспоминаниями, Брежнев заметил:

— Вот этот в отставку добровольно не подаст! Он прошел фронт и знает, что на завоеванных позициях надо держаться до конца.

Для столь категоричного обвинения Брандта в трусости у Брежнева были определенные основания. Сам он был человеком не робким, умел рисковать и не только во время войны, где рисковали все, но и много позже, когда вступил в борьбу за власть.

Абстрагируясь от морального аспекта проблемы, следует отметить, что задуманная и осуществленная Брежневым операция по отстранению от власти могущественного в то время Никиты Хрущева была проведена по всем правилам дворцовых переворотов. А ведь риск, учитывая личные качества Хрущева и пройденную им школу кровавых репрессий, был смертельным.

Брежнев понимал, что в случае провала для Хрущева, который подписал за свою жизнь больше смертных приговоров, чем прочел книжных страниц, подписать еще один не составило бы особого труда. Он не пощадил бы инсургента, организовав пышный показательный процесс с гарантированным концом…

Именно поэтому Брежнев тщательно, по секундам отработал весь план путча, оставив Хрущеву лишь один шанс — подписать самоотречение. Кстати, по рассказам самого Брежнева, все дни переворота он провел в своем кабинете, спал не раздеваясь, да и то с пистолем под подушкой. Кому предназначались пули в обойме пистолета, Брежнев не уточнял.

И тем не менее он стал первым советским лидером, проявившем к низложенному предшественнику великодушие.

Он не только не репрессировал Хрущева, как это прежде водилось, он распорядился оставить ему до конца жизни все полагающиеся бытовые привилегии, включая загородный дом, личного шофера и повара.

Обстоятельствами отставки Брандта Брежнев был глубоко лично травмирован, обижен и подавлен. Тень легла и на Андропова. К нему был обращен в данном случае двоякий упрек: как к партийному деятелю, отвечавшему за отношения с социалистическими странами, и как к руководителю государственной безопасности, ответственному за координацию деятельности советской и восточногерманской разведок. Этика отношений предусматривала, безусловно, что после установления близких контактов между главами СССР и ФРГ восточногерманские шпионы из окружения канцлера должны были быть отозваны.

Люди, находящиеся на гребне волны успеха, не терпят разговоров по поводу их неудач. Тема отставки Брандта, в особенности в сочетании с подставленным к нему Восточной Германией шпионом, стала надолго закрытой у нас, как и сюжет с американскими супругами Розенбергами, казненными за атомный шпионаж в пользу СССР. Они были надолго запрещены для обсуждения в стенах КГБ, вследствие чего я не знаю, каковым было объяснение Мильке с Андроповым по этому поводу и было ли оно вообще. Рассказывали, однако, что Хонеккер не однажды пытался начать разговор на эту тему с Брежневым, но тот всякий раз уходил от объяснений.

Иначе и быть не могло. В силу склада характера Брежнев перенес все происшедшее с Брандтом, как личную драму, у него было ощущение, что с фотоаппаратами лезли не в постель Брандта, а в его собственную, чего могущественный автократ и давний поклонник «слабого пола» не мог простить никому. А тем более Хонеккеру!

Сложнее всего пришлось в этой ситуации окружению Брежнева. Убедить его теперь в необходимости поехать с визитом в Восточный Берлин было почти невозможно.

Хонеккеру было куда проще: ему оставалось лишь ждать, пока время сотрет либо остроту конфликта, либо самого Брежнева с лица земли.

И он ждал, порой теряя контроль над собой и забывая, что пожелание кому-либо кончины может только продлить последнему жизнь.

Время от времени по Восточному Берлину распространялись «достоверные» слухи о безвременной и скрываемой окружением кончине Генерального секретаря, либо о его очередной и тяжелой болезни. Особенно «достоверными» и отягощенными самыми страшными физиологическими подробностями становились слухи после каждой встречи Генерального секретарях представителями западногерманского руководства.