Сергей Мазуркевич - Великие заблуждения человечества. 100 непреложных истин, в которые верили все

Как удалось установить Кейнсу, уже через несколько дней после ранения коммодор Нельсон сообщил своему начальнику адмиралу Худу, что ничего страшного не произошло и что его глаз «намного лучше». Однако уже в следующем, 1795 году Нельсон сообщает в Адмиралтейство, что практически ослеп на правый глаз. В одном из донесений он просит Худа сообщить королю Георгу III о том, что «лишился глаза на службе его величества», и похлопотать о пенсии.

Любопытно, что, несмотря на большие заслуги коммодора Нельсона перед государством, пенсию ему назначили только через три года, да и то не за потерю глаза, а за потерю… правой руки, которой Нельсон лишился в 1797 году в сражении у испанского острова Тенерифе.

И уже после получения пенсии Нельсон «вдруг» забывает о своей слепоте и чудесным образом «прозревает». В это время он неоднократно заявляет, что нормально видит обоими глазами.

В доказательство своей версии Кейнс приводит маленькую заметку, напечатанную в 1804 году в газете «Таймс»: «Лорд Нельсон уже давно не жалуется на зрение. Оба его глаза сейчас видят нормально. Правда, после давнего ранения правый глаз на некоторое время перестал видеть, однако, к счастью, зрение нашего прославленного флотоводца быстро восстановилось. Его светлость сам не раз во всеуслышание заявлял, что прекрасно видит обоими глазами, хотя и не на очень большое расстояние».

Что интересно, великого флотоводца почти два столетия изображали (в частности, в центре одной из достопримечательностей Лондона, Трафальгарской площади, высится гигантская колонна, увенчанная статуей героя) низеньким худосочным мужчиной со впалыми щеками, белокурыми волосами и суровым, неулыбчивым лицом.

Однако в действительности адмирал Нельсон выглядел иначе. Ученые из Королевского морского музея Портсмута пришли к выводу, что адмирал был как минимум на десять сантиметров выше своей отлитой якобы в натуральную величину статуи на Трафальгарской площади, и доказали, что Нельсон был среднего для своего времени роста (сто шестьдесят пять сантиметров). Что касается волос, то они у него были хотя и светлые, но вовсе не белые. Да и суровость его была чрезмерно преувеличена.

Все мы знаем, что штурм Бастилии 14 июля 1789 года восставшим народом был началом Великой французской революции. В школах на уроках истории нам рассказывали, как вооруженные рабочие и крестьяне упорно штурмовали неприступную крепость, которую не менее упорно защищали враги революции. И в конце концов обездоленные парижане смогли сломить сопротивление своих менее обездоленных земляков, чему были несказанно рады сотни заключенных, томившихся в застенках. Так нам когда-то рассказывали. Но так ли было на самом деле?

Макет Бастилии в музее Карнавале

В действительности заключенные в Бастилии не особенно-то и томились, так как это была роскошная тюрьма для высокопоставленных нарушителей порядка. Во всех камерах были окна, мебель, печки или камины для обогрева заключенных, которым разрешалось иметь слуг, читать книги, играть на различных музыкальных инструментах, рисовать и даже ненадолго покидать застенки. Питание было неплохим, и его всегда хватало. Как сообщает немецкий историк Герхард Праузе, нередко заключенные даже просили подольше держать их в этих уютных стенах.

На момент взятия Бастилии в ней находились не сотни заключенных, а всего семь человек, причем все они проходили по уголовным делам (интересно, что за четыре года до взятия Бастилии в нее уже никого не сажали). Впрочем, парижская чернь вовсе не собиралась их освобождать. Восставшие хотели всего-навсего поживиться неплохими продовольственными запасами крепости, что они успешно и сделали, разграбив все, что можно было унести.

Агитаторы, призывавшие к взятию Бастилии, распаляли страсти, утверждая, что подвалы Бастилии полны ящериц, громадных крыс, ядовитых змей, что там много лет страдают закованные в железо политические заключенные, есть специальные камеры для пыток и камеры, которые уже забиты скелетами людей. Все это, как оказалось, было вымыслом.

Следует отметить и тот факт, что в так называемом штурме Бастилии участвовало не больше тысячи человек, тогда как в Париже на то время проживало восемьсот тысяч жителей. К тому же большинство нападавших были не парижанами, а специально привезенными то ли из Италии, то ли из Марселя отпетыми бандитами, что опровергает версию о том, что революция была совершена спонтанно поднявшимся народом.

Мало мы знаем и о том, что французы вовсе не были в большинстве своем против института королевской власти. Они не могли себе представить Францию без короля или представить короля, которого контролирует парламент. Историки отмечают, что в лице Людовика XVI народ видел своего покровителя, который постепенно, но последовательно урезал права правящей верхушки и улучшал положение простолюдинов.

Незадолго до трагических событий, названных впоследствии Великой французской революцией, король лично прибыл на одно из заседаний Национального собрания, поддержал движение за перемены и предложил кардинальную законодательную реформу, которая работала бы в пользу народа: равенство, отмену денежных привилегий представителям высшего класса и духовенства, отмену налогов на имущество и доходы, которые собирались у непривилегированного люда, отмену бесплатного труда крестьян на полях своих хозяев, отмену подати на соль, свободу прессы и многие другие новшества.

Интересно, что предложения короля были приняты в штыки представителями всех фракций. Аристократия и духовенство почувствовали угрозу потерять свои привилегии, а республиканцы поняли, что теряют возможность бороться «во имя народа», так как король дает народу все, что ему необходимо, и становится в данном случае их настоящим представителем и защитником. Если бы предложения короля были приняты собранием, это означало бы установление мирным путем конституционной монархии. Такой поворот событий был явно неприемлем для всех фракций. Они объединились для того, чтобы не допустить мирного разрешения кризиса самой королевской властью. Ставка была сделана на насилие, которое привело к тяжелым последствиям.

Многие историки обвиняют короля в малодушии и нерешительности. Но, видимо, это обвинение не совсем справедливо, ибо предложенные им реформы доказывают, что смелость и решительность ему были присущи. Его единственной и главной ошибкой явилась огромная любовь к народу, который он не хотел предавать и из-за которого не хотел прибегать к насилию. Конечно, если бы он мог предвидеть, какие жертвы пожнет революция, то вряд ли бы стал либеральничать. Но история не терпит сослагательных наклонений.