Ксения Лученко - Матушки: Жены священников о жизни и о себе

гонений на Церковь, храмы и монастыри закрывались. Как-то старец нам сказал: «Сейчас закрывают, а скоро откроют храмы». Мама спросила: «Отец Георгий, я-то увижу это время?» «Нет, Анна, ты не увидишь. А вот Наталья увидит». И действительно мама умерла в 1985 году. И еще он добавил: «Какое счастье тому, кто в это время придет в храм. И не отложит. Потом могут быть непростые времена».

Наша семья всегда была открыта для мира, все знали, что мы верующие. Мама этого не скрывала, и когда я пошла в школу, все также знали, что я верующая. Несмотря на это, ребята в школе относились ко мне хорошо. Я, конечно, ничего никогда об этом не говорила, но все видели крестик. Мы жили в небольшом подмосковном городке, где многие друг друга знали. Я не чувствовала себя уж очень ущемленной. В четвертом классе нас принимали в пионеры, и я сказала, что не буду пионеркой, чем очень напугала учительницу. Мама мне ничего не навязывала, но, будучи к тому времени глубоко верующим человеком, она молилась за меня. Мы всегда по утрам вместе молились, читали по главе Послания апостолов, Евангелие, а вечером после молитвы с нами, она молилась одна. Я помню, как мы, дети, лежа в постели, видели маму стоящей на коленях перед иконами и молящейся. Мы чувствовали, что это была наша защита, и нам было так спокойно и хорошо.

Когда я была маленькая, очень любила танцевать. Для меня это было как молитва. Мы жили в деревянном доме. Я помню свое ощущение необыкновенной радости, когда выбегаешь на улицу, а навстречу тебе солнце, небо, великолепные большие тополя! Кругом птицы, цветы: у нас во дворе розы росли, цвели вишни. Когда я видела все это, мне хотелось петь: «Господи!» Я много в то время сочиняла таких песнопений, пела Господу, Матери Божией. Больше же всего я любила танцевать. Весь восторг жизни выражался у меня в движениях, в танце. Часто люди на нашей улице собирались вместе, отмечали праздники и непременно звали меня: «Наташа! Иди, станцуй нам!» Мне было тогда лет семь-восемь. Я начинала танцевать и уже не видела ничего вокруг – так вся уходила в танец, словно летела куда-то и сама себе пела. Мне хлопали, угощали конфетами. Знакомые советовали маме не пропустить этот талант и отдать меня в балет. Но мама мне внушала: «Как ты можешь думать о балете? Представь себе, что завтра служба, праздник, а тебе сегодня вечером танцевать: ведь это же большой грех – танцевать под праздник! Нельзя этого!» Сейчас, когда я вспоминаю свои переживания и даже страдания по этому поводу, я понимаю (и понимала тогда!) что все же самым главным для меня была вера в Бога. Чем оправдаюсь? Только верой! – по слову апостола Павла.

С Юрой, будущим отцом Георгием, дружил мой старший брат Вячеслав. Юрина семья жила в соседнем переулке, в котором кроме русских жили и евреи, и татары. Хочу отметить, что в то время, после войны, люди жили очень дружно, часто вместе радовались, пели песни, никто не думал о том, что у всех разные национальности, разное положение в обществе. У меня была подруга татарочка, помню, зайдешь к ним, а у них дедушка старенький сидит на полу, молится, и у него свиток висит на стене. Я у порога встану и понимаю, что он молится, и от этого становится так хорошо. Рядом жила еврейская семья, их мальчик играл на скрипке. Его мама всегда звала сына: «Вовочка, иди играть на скрипке!» Когда он долго играл, я его жалела, мне казалось, он устал. Напротив дома, где жил Юра, проживал священник, а рядом с домом священника жили татары.

Родители Юры, вся их семья были неверующими. Отец был коммунистом. Но Юра с детства был другой, и дружил с моим братом. Когда моего брата начинали дразнить за его крест и задевали Бога, то брат не выдерживал и начинал драться. Юре именно то, что он за Бога дерется, в нем и нравилось. Юра приходил к нам играть в шахматы, вместе они ходили заниматься шахматами к мастеру спорта и в оркестр народных инструментов.

У моего брата был абсолютный слух и очень хорошая память, в том числе музыкальная, и однажды руководитель оркестра предложил маме обучать Славу на солиста, ездить с оркестром на гастроли по стране и за границу. Тогда мама с этим и с моим балетным вопросом поехала в Киево-Печерскую лавру к известному старцу (не помню его имени). Она вошла в его келью, он стоял лицом к иконам и пел молитвы, потом повернулся к ней и, не дожидаясь ее вопроса, сказал: «А детей на сцену не пускать!» В этот момент к нему пришел послушник, принес судочки с первым и вторым. Он взял и первое, и второе, смешал, оставил немного себе, а остальное всё передал маме: «Ешь!» Она поела и говорит: «Батюшка, я больше не могу!» – «Нет, ешь!». Это было послушание, и она съела. Так вопрос с нашим музыкально-танцевальным будущим был снят раз и навсегда. Мой брат Вячеслав потом станет насельником Троице-Сергиевой Лавры, игуменом Питиримом.

Родилась я очень маленькой, меня выхаживали. Когда мне было около года, Слава вынес меня из дома и посадил там, где бегали дети. И мальчик Юра (ему тогда было одиннадцать лет) подошел ко мне и сказал: «Ой, какая же ты худенькая! Какая ты несчастная! Как мне тебя жалко! Но ты не волнуйся: я вырасту и на тебе женюсь». А когда Юре было пятнадцать лет, а мне пять, и я играла в песке, он проходил мимо и снова сказал: «Ой! Какой же я большой, а ты еще совсем маленькая!» Но об этом мы узнали после свадьбы.

В подростковом возрасте Юра очень сильно болел. У него было осложнение на ноги после ангины, он даже ездил в инвалидной коляске полгода. Врач сказал ему, что если он не будет себя развивать физически, то останется полным инвалидом. Тогда Юра стал тренироваться, поднимать тяжести, нашел какую-то тяжеленную железную крестовину (или крест), она у него была вместо гантелей и штанги.

Тем временем, я училась в школе, и мне иногда занижали отметки, видимо, потому что я из церковной семьи. Одноклассники спрашивали учителя: «А почему Наташе поставили тройку? Она же хорошо ответила». Я как-то вся сжималась, недоумевая, и долго не могла понять, почему мне занижают отметки.

Ребята в школе называли меня «богуродицей» – дразнили беззлобно. Могли крикнуть: «Эй, богуродица!» Мне и моему брату это не нравилось, но мы ничего не могли поделать. Я бы не стала это рассказывать, если бы однажды не произошел такой случай. Мы, послевоенные дети, были шустрые и бесстрашные. Однажды под вечер я с девочками пошла на горку. В нашем парке были очень высокие ледяные горки, и мы с них любили съезжать на ногах – это было такое удовольствие! И вдруг подошла компания чужих ребят, шпана. А тогда шпана была самая настоящая – и ограбить могли и сделать все что угодно. Они схватили нас, стали угрожать и рвать пуговицы. Я как закричу: «Матерь Божия, спасай нас!» Кто-то из тех ребят узнал меня и сказал: «Тут богуродица, не трожьте их!» Видимо, он учился в нашей школе и узнал. Они отпустили нас и ушли.