Александр Осокин - Великая тайна Великой Отечественной. Глаза открыты

Можно было бы подумать о втором дополнительном протоколе, в котором было бы зафиксировано следующее: Германия, Италия и СССР согласились во взглядах, что в их интересах привлечь Турцию к сотрудничеству с ними. Они обязуются вести в этом отношении одну и ту же политику. Германия, Италия и СССР будут действовать в том направлении, чтобы статут Монтре был бы заменен другим статутом. По этому новому статуту Советскому Союзу должны быть предоставлены права прохода ее военного флота через Проливы, в то время как другие державы, за исключением черноморских, Италии и Германии, должны отказаться от своих прав на пропуск своих военных судов через Проливы. При этом само собой разумеется, что Проливы остаются открытыми для всех торговых судов.

( АП РФ. Ф. З. Оп. 64. Д. 675. Л. 108–116. Машинопись, подлинник. Имеется помета: «Передано г. Шуленбургу мною 25 ноября 1940 г. В. Молотов». [1. С. 415–418])

А. О.:

1. Два вышеуказанных документа расположены в приведенном выше источнике (а скорее всего, и подшиты в архивном деле) с нарушением хронологической последовательности: второй документ от 13 ноября, а первый – от 25 ноября. Скорей всего, потому, что если бы они были приведены наоборот, была бы видна «положительная» динамика в решении этого вопроса, а так вопрос слегка затуманивается.

2. Не очень внятно объяснено появление у Молотова текста немецкого варианта соглашения о присоединении СССР к пакту трех – якобы его продиктовал Риббентроп 13 ноября 1940 г. в бомбоубежище. Это не очень похоже на истину – некоторые исследователи (например, Г. Городецкий), указывают, что Риббентроп там передал новые предложения, а это означает скорее, что они были переданы в виде текста, а не устного заявления.

3. Молотов тоже не передает Шуленбургу официальный письменный текст советского варианта пакта (да еще бы подписанный!), а лишь зачитывает его, с тем чтобы переводчик Хильгер записал. И следующим утром Шуленбург очень близко к молотовскому тексту, но своими словами все это довел до сведения Риббентропа шифровкой (см. [63. С. 496–497]). В ней же Шуленбург сообщил, что в этой беседе принимал участие Деканозов.

4. В тот же день (26 ноября) в Берлин выезжает назначенный решением Политбюро от 23 ноября 1940 г. полпредом вместо Шкварцева заместитель наркома иностранных дел Деканозов. Тут возможны два варианта: если Риббентропом (а фактически, Гитлером) советские дополнения были приняты, о чем Шуленбург немедленно сообщил бы Молотову, то Деканозов уже мог везти с собой пакт, подписанный Молотовым. Если же оставался ряд мелких вопросов, то для этого и послали замнаркома, который должен был их разрешить, подготовив почву для последующего торжественного подписания (19 декабря 1940 г., принимая нового советского полпреда Деканозова в своем кабинете, Гитлер скажет ему, что «переговоры, которые происходили здесь с В. М. Молотовым, теперь, вероятно, будут продолжены в служебном порядке». И еще он скажет, что «думает теперь построить во дворце Бельвю более солидное бомбоубежище, так как имеющееся там недостаточно надежно для пребывания в этом дворце больших государственных деятелей. Я понял это как намек на то, что такие лица ожидаются в недалеком будущем в Берлине» (из дневника полпреда Деканозова).

Из всего этого можно предположить, что пакт в равной степени вероятности мог быть как подписан и вступить в действие, так и остаться не подписанным до 22 июня 1941 г.

19 декабря 1940 г.

О предстоящем приеме у Гитлера и процедуре вручения верительных грамот из МИДа сообщили письмом накануне за подписью зам. шефа протокола Халем и по телефону.

В день приема в 12 часов 45 минут в Полпредство заехал с тремя машинами чиновник протокольного отдела Штрак, который затем следовал со мной в одном автомобиле. Остальные товарищи (советники Полпредства тт. Кобулов и Семенов, 1 секретарь т. Павлов, пом. военного атташе, капитан 2 ранга т. Воронцов) следовали на двух других машинах. Во дворе Имперской канцелярии был выстроен почетный караул, встретивший мой приезд барабанным боем. В канцелярии меня встретили начальник канцелярии Гитлера министр Мейсснер и заместитель шефа протокола Халем.

В кабинет Гитлера, в котором в первый раз происходила беседа т. В. М. Молотова с Гитлером, вошли я, т. Павлов, Мейсснер, Халем и переводчик с немецкой стороны Вермюлен. В кабинете присутствовал, кроме Гитлера, также министр иностранных дел Риббентроп. Я вручил Гитлеру верительные грамоты, сказав при этом: «Господин Рейхсканцлер, я имею честь вручить вам свои верительные грамоты, которыми Президиум Верховного Совета Союза ССР аккредитует меня при вас в качестве Чрезвычайного и Полномочного Посла Союза ССР». Приняв верительные грамоты и поздоровавшись со мной, Гитлер предложил сесть.

Спросил, прибыл ли я с семьей. Я ответил, что скоро ожидаю ее приезда. Далее Гитлер сказал, что теперь время чрезвычайно напряженное, он очень занят и потому не имел возможности принять меня раньше. Он сказал также, что в этих условиях вручение верительных грамот иногда затягивается на 2–3 месяца. Я ответил, что мне это понятно, что особых трудностей я не испытывал, добавил, что я нахожусь в распоряжении Рейхсканцлера. Гитлер сказал далее, что переговоры, которые происходили здесь с В. М. Молотовым, теперь, вероятно, будут продолжены в служебном порядке. Я сказал, как это угодно будет Рейхсканцлеру, я всегда готов к переговорам. Гитлер заявил, что он думает, что эти переговоры должны продолжаться нормальным путем, от времени до времени, когда это нужно будет, он будет вмешиваться.

Я подтвердил, что такая договоренность между Молотовым и Риббентропом была в последнюю их беседу, что я нахожусь в курсе как тех переговоров, которые велись, так и того ответа, который был дан т. Молотовым от имени Советского правительства на предложения, переданные в Берлине господином Риббентропом, что я мог бы дать необходимые разъяснения по вопросам, изложенным в этом ответе, если бы в этом представилась надобность, а также по другим вопросам, которые могли быть у господина Риббентропа или у Германского правительства. Гитлер заметил, что было бы очень хорошо, чтобы я присутствовал тогда при переговорах.

Затем он спросил, происхожу ли я из той местности, где родился Сталин, знаком ли я со Сталиным издавна по совместной революционной работе. Я ответил, что родители мои происходят из той же местности Грузии, где родился Сталин, сам я родился в Баку, совместную революционную работу в Грузии со Сталиным не вел, сказал, что мне 42 года, а т. Сталину около 61 года.