Георгий Санников - Большая Охота. Разгром УПА

Практику мы проходили вдвоем с сокурсником Валерием Захаровым. И вот однажды, придя на работу, мы увидели за столом в кабинете К. В. Кодубенко двух незнакомых суровой внешности мужчин, не ответивших на приветствие, при этом один из них был в кепке. Оба внимательно смотрели на вошедших.

— Вы кто? — после приветствия спросил я.

— А вот сейчас узнаете, — вместо ответа сказал один из них и ткнул под нос мне красную сафьяновую книжицу с надписью золотом «МГБ УССР», мгновенно захлопнув ее. Я так и не успел прочитать содержимое книжицы-удостоверения, но на фотографии точно был его предъявитель. Я сразу же «окрестил» их — «типы».

— Вы давно работаете в этом отделе? Покажите-ка ваши временные удостоверения, горе-практиканты.

Какой смысл вложил главный «тип» в эти слова «горе-практиканты», я так и не понял. Смысл этих слов стал мне ясен спустя полтора года.

Мы протянули сотрудникам МГБ выданные в горпрокуратуре отпечатанные на листке бумаги, но с официальной печатью временные удостоверения.

— Точно, они, — сказал один из этих двух, пожилой на вид, с изъеденным крупными оспинами широкоскулым лицом с маленькими сверлящими холодными глазами и большой лысиной, прикрытой как будто наклеенными на нее жидкими волосиками, зачесанными со всех сторон. Это и был главный тип. Второй, помоложе, в кепке, молча кивнул. Если первого я как-то сразу же запомнил по его характерным оспинам, то второго никак не смог бы описать, если бы даже и постарался запомнить его лицо, — ну ничего примечательного, кроме серой и тоже совсем неприметной на вид кепки ничего не бросалось в глаза во внешности этого человека. Если пожилой смотрел прямо в глаза и имел какое-то все-таки определенное выражение лица, как мне казалось, несколько насмешливо-ироническое, то тот, помоложе, смотрелся как серое пятно на такой же серой, стене рабочего кабинета Кодубенко. Средненький росточек, маленькое личико с близко посаженными глазками, смотрящими куда-то в сторону, мимо тебя, ну весь какой-то серый, и все тут.

— Так вот я спрашиваю, вы давно знаете Кодубенко? Когда с ней разговаривали последний раз?

— А что, с ней что-то случилось? С ней все в порядке?

— С ней-то все в порядке, если под порядком понимать ее относительно спокойное, для нас, во всяком случае, состояние. Вы отвечайте на наши вопросы, а не задавайте свои, — как-то не совсем понятно ответил пожилой.

— Последний раз вчера, когда мы с ней ездили рано утром в Лукьяновскую тюрьму, — ответил я.

— А не замечали в ее поведении что-нибудь такое, что нормальный советский человек не допускает? — продолжал свой допрос пожилой. «Причем здесь «нормальный советский человек», — подумалось мне. Вслух, однако, я этого не сказал.

— Она нормальный прокурорский работник, с нее пример можно брать.

— Ну, а все же, замечали что-нибудь особенное в ее поведении? Ну, что-то, может быть, необычное для нормального человека? — настойчиво продолжал пожилой.

— Рано на работу Клавдия Васильевна приходила, очень рано, часа за два до официального начала. Мы всегда видели ее за пишущей машинкой, говорила, что много работы, не успевает печатать. Она тут же уходила, когда мы появлялись к девяти часам, в буфет, а бумаги, над которыми работала, прятала в сейф. Ну, что еще? Да, вот как-то немного чудно, она просила меня несколько раз об одном… — я замялся и замолчал.

— Продолжайте, — строго сказал пожилой.

— Она просила меня несколько раз подать милостыню нищим у Лукьяновской церкви по дороге в тюрьму, куда мы вместе ездили на допросы арестованных, говорила, что в форме прокурорской ей делать это неудобно. Давала много мелочи, как будто специально подготовленной. А что здесь такого? Я сам часто подаю «копеечку», когда она есть.

Оба «типа» переглянулись. Наступила короткая пауза.

— А что еще можете рассказать? Больше ни о чем она вас не просила? — спрашивал пожилой.

— Да нет, вроде бы и все. Кодубенко толковый прокурор, знает свою работу, хорошо к нам относилась, учила, как надо работать прокурору в этом отделе.

— Отработалась ваша Клавдия Васильевна, — завершил беседу-допрос пожилой и встал, махнув рукой, наверное, на правах старшего, в сторону второго «типа», что, очевидно, должно было означать: хватит, пошли.

— А что с ней все-таки случилось? — превозмогая страх и робость, спросил я.

— Когда-нибудь узнаете. И кстати, о нашей встрече и беседе никому не рассказывайте, наш вам совет, — отрубил пожилой, и, ловко прикрыв лысину шляпой, вышел из комнаты. За ним прошмыгнул второй.

Мы не знали, что и подумать. Было неприятно и стыдно за вкравшийся в душу страх.

Через несколько дней по горпрокуратуре поползли слухи об исчезнувшей Кодубенко — арестована как враг советской власти за изготовление и распространение антисоветских листовок. Что и как, толком никто ничего не знал. Говорили также, что она эти листовки печатала на машинке, приходя рано утром, задолго до начала рабочего дня. Вот тут я и догадался, что она каждый раз прятала в сейф, — листовки. Стало жутко и неприятно. Она прошла всю войну, опытный, с многолетним стажем юрист, прокурор отдела городской, столичной, прокуратуры. Милая и добрая женщина, сострадающая нищим и убогим. Но никак все это не укладывалось в моем сознании в образ врага советской власти, а значит, и моего врага…

За несколько месяцев до окончания последнего, пятого курса нескольких студентов, в том числе и меня, вызвали в деканат. Вызывали по одному, как говорили, к представителям ЦК Компартии Украины, определявшим, кого именно направлять на учебу на годичные курсы при ЦК компартии. В дальнейшем окончившие курсы направлялись на преподавательскую работу в вузы республики. Были также представители МГБ, МВД и прокуратуры. Некоторые выпускники сами изъявляли желание встретиться с представителями этих ведомств. Среди них был и Радик Ярошевский, который мечтал о работе в МГБ — МВД, в прокуратуре. Ему довольно грубо отказали, и в последующем распределили в адвокатуру. Он был моим приятелем, мы симпатизировали друг другу. Радик был родом с Полтавщины, где до войны его отец работал секретарем РК компартии и погиб в партизанском отряде там же. Радик владел украинским лучше русского, по-русски говорил грамотно, но как-то очень уж правильно и более четко, как говорят люди, хорошо знающие чужой язык. Он закончил украинскую школу с золотой медалью, был принят без экзаменов в университет, закончил учебу с красным дипломом. Узнав об окончательном решении распределительной комиссии, Радик вышел из деканата, где ему и было объявлено это решение, со слезами на глазах, губы его дрожали.

— Что с тобой? — спросил я Радика и, узнав о решении комиссии, сказал: — Ну и что из этого, поработаешь в адвокатуре, а потом перейдешь в прокуратуру. А почему, собственно, такое решение, ведь ты из семьи погибшего в войну секретаря райкома партии, не могли же тебя «забраковать» по мандатной части.