Георгий Санников - Большая Охота. Разгром УПА

Олекса сидел рядом со Стефком и, казалось, не слышал сказанного, безучастно уставившись пустым взглядом на противоположную стену бункера. Потом он как будто очнулся и, повернув голову, посмотрел на Стефка.

— Ты чего так задумался? — ворвался в мысли Стефка голос молчавшего и, казалось бы, не реагировавшего на его рассказ Грицька.

— Вот я и думаю, что оставаться здесь даже на один день нам никак нельзя. Пошли. Собирай вещи.

На сборы ушло несколько минут. Хлопцы консервируют бункер — забирают остатки продуктов (их немного, на несколько дней), свечи. Все это могут съесть часто забирающиеся в покинутые бункера лесные зверюшки — ласки, мыши и другие. Оба вещмешка полностью набиты. Первым поднялся Грицько и принял подаваемые ему Стефком мешки и оружие. Стефко плотно придавливает крышку люка и «запирает на ключ», то есть просовывает толстую проволоку через кольца из той же проволоки, которая, когда нужно открыть люк, извлекается с помощью «ключа» — обыкновенного гвоздя. «Ключ» прячется в ямке под волуном, с известной посвященным стороны. Можно двигаться. Стефко закуривает, тщательно прикрывая огонь махорочной цигарки, свернутой из газеты. Он жадно затягивается, стараясь, чтобы дым не шел в сторону все время покашливающего Олексы. Оставшийся в руках окурок он тушит слюной и, сжимая его в кулаке, несет несколько десятков метров и бросит в ручей или выкопает рукой ямку и присыплет его землей. Таков порядок у оуновцев, действующих в подполье. Никаких следов после себя в любых условиях не оставлять. По только им известной кладке из камней переходят ручей и выходят на давно заросшую лесную дорогу, которая ведет в село. Они торопятся. Им надо до захода к Марущакам и к тетке Мотре обязательно найти хлопчика-подростка, который каждые десять — двенадцать дней приносил Грицьку продукты в бункер. Они прошли не более километра, кода Грицько попросил Стефка остановиться и передохнуть, кашель душил его. Он не в состоянии был сдерживать его и почти беспрерывно глухо кашлял, уткнув лицо в распахнутую полу ватника.

— Илько, — обратился он к Стефку, — я не смогу дойти до села, сил нет. Я не донесу свой мешок и автомат. Я сейчас упаду.

— Держись, друг, осталось совсем немного, полчаса ходу, — стараясь поддержать его, говорит Стефко и, подойдя к Грицько, берет у него автомат и мешок. — Пошли дальше. Без груза ты сможешь дойти. Я оставлю тебя с вещами и оружием у села, а сам налегке зайду к Марущакам и тетке Мотре. Договорюсь и назад к тебе. Автоматы и мешки попозже донесу. Мы их пока в кустах спрячем. Пошли.

Два автомата и тяжелые мешки быстро забирают силы и у Стефка. Он тяжело дышит, рубаха и гимнастерка становятся мокрыми. Стефко идет впереди. Сзади плетется Грицько. Его свистящее и частое дыхание хорошо слышно за несколько метров. В руках у него невидимая в темноте ярко раскрашенная пустая польская жестянка. На ремне, как и у Стефка, в старой, протертой до дыр кожаной кобуре пистолет ТТ. Вышли на опушку, и перед ними желтоватыми пятнышками подслеповатых окон замаячило село. Электрика, как называют электричество здесь, в селах, подается до 12 часов ночи. Скоро ее выключат. Хлопцы останавливаются и слушают ночь. Село молчит, только с противоположной околицы доносится собачий лай.

— Откуда взялись собаки? — спрашивает Стефко. — Раньше тут ни одной не было.

— Хлопчик из села говорил, что их уже несколько. Хозяева весной щенков привезли из Дрогобыча. С этой стороны пока нет ни одной.

Спрятав мешки и оружие в кустах, Стефко, обращаясь к Грицько, говорит:

— Ты пока посиди на мешках, чтобы сыростью не прохватило, а я мигом туда и обратно.

Хлопнув друга по плечу, Стефко исчезает в темноте. Вернулся он скоро, успев и хлопчика-подростка найти, и договориться с Марущаками и теткой Мотрей.

— Давай, Олекса, в твой новый дом, — почему-то радостным приглушенным голосом произнес Стефко. — Тетка Мотря тебя ждет. Сало топит для молока. Мед у нее есть. Быстро тебя вылечит.

— Не знаю, что тебе и сказать. Мне кажется, что я не доживу до весны в бункере, даже у тетки Мотри, с ее козьим молоком с салом. Мне врачи нужны, Илько.

И совершенно неожиданно для Стефка добавил после длинной паузы:

— Отпусти меня в район, я сдаваться пойду. Пусть в камере тюремной помру, не хочу заживо сгнить в бункере под землей. Ты прости меня, Илько. Я не предатель. Я чекистам ничего не скажу. Мы договоримся с тобой, что я могу «энкэвэдистам» рассказывать о наших хлопцах. Отдам им тот бункер, который в прошлые облавы нашли. Отдам и свой последний схрон. Тебя не видел все лето. Игоря и Романа тоже. Хлопчика, что из села, и его родычей тоже сдам большевикам. Скажу им, что ведь с повинной вышел, сам пришел, по-доброму, оружие все свое отдам. По их советскому закону никого в тюрьму не сажают и не высылают, если добровольно сдаются. Не верю я им, но мне все равно конец, умру я. О Марущаках и тетке Мотре ни слова не скажу. Бункер, где хлопцы остались, тоже не назову. Не могу я больше, Илько. Сил нет у меня. Лучше застрели меня здесь же и уходи.

Потрясенный Стефко пытался рассмотреть лицо Олексы, но темнота скрывала его. Он только слышал тяжелое и прерывистое дыхание друга. Они долго стояли молча. Наконец Стефко произнес:

— Пойдем в село. Отдохнем у людей. Может, тебе лучше станет, передумаешь сдаваться большевикам. Ты в таком состоянии и до города не дойдешь.

У Стефка и мысли не было ликвидировать своего друга за его слова, а по сути — попытку сдаться врагу. Он знал только одно — он должен помочь Олексе-Грицьку выздороветь, не умереть. Впервые за время подполья он даже не задумался над словами друга. Неожиданно для себя он тронул рукой Грицька и сказал:

— Игорь и Роман нам обоим не доверяют. Я подслушал их разговор в бункере. Они нам не верят, а тебя и живым не считают. Ты для них уже умер. Не хочу оставлять тебя одного. Сейчас пойдем в село. Завтра в ночь я вернусь к Игорю и Роману. Если они в бункере, то, может, мне только кажется, и хлопцы о нас плохо не думают. Может, Игорь что-то придумает с врачом. Я ему расскажу, что тебе стало хуже. Если их там уже нет, — а я такую думку [169] Думка — мысль (укр.). имею, — значит, я прав — нам не верят. Вернусь, и мы вместе решим, что делать дальше. Одному тебе идти никуда нельзя. Я тебя доведу до райцентра в любом случае.

Получив согласие Грицька, Стефко, поддерживая шатающегося от усталости друга, потянул его к дороге. Село спит. Электрика уже отключена. Лишь кое-где в хатах пробивается тусклый свет керосиновой лампы или свечи. Вот и хата тетки Мотри. Условный стук в окно. Тихо скрипит щеколда, старая Мотря открывает дверь и тянет за рукав подталкиваемого в спину Грицька. За ним в дверном проеме появляется Стефко с двумя мешками и автоматами на шее. Хозяйка хаты Мотря протискивается между двумя хлопцами, чтобы закрыть дворовую дверь. Открывает дверь в хату, в которой плотно рядном [170] Рядно — плотная грубая ткань кустарной выработки (укр.). занавешены окна. На столе керосиновая лампа с прикрученным фитилем. Старой Мотре не больше пятидесяти, но каторжный сельский труд давно сделал из нее старуху. Олекса все же произносит принятые в подполье слова приветствия: «Слава Украине!» Хозяйка не говорит ему в ответ: «Слава героям!», а только машет рукой и бормочет под нос, но хлопцы хорошо слышат сказанное в ответ: «Какая там «Слава», ночь уже на дворе, а вам еще повечеряти [171] Вечеряти — ужинать (укр.). надо».