Георгий Санников - Большая Охота. Разгром УПА

В одну из таких прогулок, к счастью рядом со зданием КГБ, когда Уляна держала меня под руку, а Кук шел рядом с другой стороны, мы столкнулись с идущей навстречу моей женой. Алла сделала вид, что не заметила «парочку». Дома вечером меня ожидал не совсем приятный разговор. Я дал жене не раскрывающие секрета пояснения, рассказав о некоторых особенностях своей работы. Все было доложено Николаю Ивановичу, который счел нужным попросить жену встретиться с ним. «Инцидент» был улажен. После этого случая, даже когда я перед предстоящими выездами в западные области Украины приносил с вечера домой завернутые в плащ-палатку предметы экипировки и оружие для работы с легендированной бандбоевкой, здоровенный такой тюк, укладывая все это под кровать, вопросов жена не задавала…

Шло время, и техника фиксировала более откровенные разговоры Кука с Уляной. Бдительность Кука ослабла. Наконец, техникой была установлена интимная близость супругов. Это обрадовало чекистов — объект возвратился к нормальной человеческой жизни. Вскоре снова было сделано вербовочное предложение, но оба ответили категорическим отказом. Тогда они были вновь разведены по разным камерам.

Какое-то время ни руководство, ни Борис Птушко, ни я не работали с Куком. Не встречались с ним и после возвращения обоих в их прежнюю камеру-квартиру. Сделано это было специально. Может быть, полная безвестность повлияет на них.

Техника «выдавала» интересный материал — оба были уверены, что вот сейчас Кука обязательно расстреляют. По ночам были слышны глухие рыдания Уляны и ласково-успокаивающие слова Кука.

В эти-то дни Москва рекомендовала Киеву провести во Львове открытый судебный процесс с привлечением средств массовой информации, использовав материалы процесса в разоблачении врагов украинского народа — вооруженного оуновского подполья, последний лидер которого полковник УПА Васыль Кук — Коваль — Лемиш захвачен органами госбезопасности живым. Разоблачить на этом процессе кровавую сущность бандеровщины, показать населению Западной Украины не только несостоятельность проводившегося оуновцами вооруженного сопротивления в прошлые годы, но и любых попыток зарубежных оуновских центров с помощью западных спецслужб влиять в будущем на политическую жизнь Украины, население которой признает только одну справедливую и народную власть — советскую. По приговору суда Кук должен быть расстрелян.

В ответ КГБ Украины приводил свои аргументы. Во-первых, по мнению Киева, не все было потеряно, еще имелись шансы на вербовку Кука; во-вторых, казнью, пусть и справедливой, мы усиливаем проводимую против нас западную пропаганду о все еще продолжающейся вооруженной борьбе оуновцев в Западной Украине. Это повысит авторитет украинских националистических центров в Мюнхене; в-третьих, мы лишаемся в какой-то степени оперативных возможностей в проводимых КГБ Украины радиооперативных играх с ведущими спецслужбами Запада, успешно осуществляемых советской контрразведкой; в-четвертых, мы можем использовать Васыля Кука «втемную», действуя от имени легендированного подполья ОУН в Западной Украине. Противник верит «нашему» подполью, с помощью которого органы ГБ успешно проводят агентурно-оперативные мероприятия в направлении пресечения враждебных акций и окончательного разложения зарубежных центров ОУН. Приводились и другие аргументы. Украинские чекисты просили Москву не торопить события, пытались доказать, что живой Кук политически выгоднее мертвого.

Судьбой Кука интересовался сам Н. С. Хрущев. Именно от него исходило предложение об организации процесса и расстрела Кука.

Аргументация Киева убедила центр пока воздержаться с процессом над Куком. Сумели повлиять и на Хрущева…

После завершения довольно длительного курса лечения многочисленных болезней Кука, которое шло медленно, потому что поместить его в стационарные больничные условия по оперативным соображениям было невозможно, поступила команда готовить его к встрече с Первым секретарем ЦК Компартии Украины А. И. Кириченко. Готовность — десять — двенадцать дней.

У Кука оставалась одна болячка. Ему нужно было срочно заменить зубы и изготовить вставную челюсть. Для этих целей в распоряжении КГБ был врач-стоматолог, имевший допуск в тюрьму и много лет сотрудничавший с КГБ на этом поприще. Я привел этого врача в камеру к Куку, тот осмотрел зубы и сделал соответствующие замеры. И надо же такому случиться — на следующий день врач неожиданно свалился с высокой температурой. Он был пожилым человеком, и я не стал его беспокоить, будучи уверенным, что время еще есть. А через день звонок из ЦК сообщил — встреча у Кириченко состоится завтра.

Мрачный Николай Иванович вызвал меня.

— Что будем делать? — спросил он. — Показывать секретарю «трехсотого» беззубого, с шамкающим ртом крайне нежелательно. Подумает Алексей Илларионович — тоже мне чекисты, о человеке не могли вовремя побеспокоиться. Не будем же ему объяснять, что у нас постоянный контакт с врачами, что все идет по плану и что с медициной лечение согласовано.

Настроение у Николая Ивановича было — хуже не придумаешь. Все знали крутой характер Кириченко.

Я попросил выделить мне на целый день автомашину и сразу же выехал на Подол, где жил стоматолог.

— Соломон Израилевич, я по вашу душу, — произнес я прямо с порога квартиры, увидев мелькнувшего за спиной открывавшей мне дверь женщины доктора, и только потом произнес: — Здравствуйте, — и низко поклонился пожилой солидной даме, превосходившей своими тучными размерами тщедушного и маленького ростом стоматолога минимум в три раза.

Ею оказалась жена доктора, Софья Абрамовна. Я знал, что это была семья старых большевиков, участников Гражданской войны и имевших большие революционные заслуги. Оба — члены партии с дореволюционным стажем. На этом мне и пришлось сыграть. А что мне еще оставалось делать? Я поначалу обратился к хозяйке, и не ошибся.

— Софья Абрамовна, — торжественно начал я, — в тюрьме КГБ содержится особо опасный государственный преступник, которому завтра предстоит встреча в ЦК Компартии с одним из руководителей. У заключенного нет передних зубов, и вести его в таком виде на беседу к высокому партийному руководству, как вы понимаете, мы не можем.

Софья Абрамовна внимательно посмотрела на меня, затем перевела взгляд на стоявшего в проеме двери жилой комнаты в стеганом халате с повязанным горлом молчавшего доктора, вновь посмотрела на меня и с готовностью кивнула. Я был уверен, что Софья Абрамовна в курсе всех «тайных» дел врача.

— Сонечка, ты же знаешь, в каких условиях мне там приходится работать. Тюрьма — это не кабинет стоматолога. Под рукой нет нужных инструментов, которые имеются только в кабинете поликлиники. Я успел сделать эту челюсть, но я же должен ее примерить, подточить. Я хочу…