Георгий Санников - Большая Охота. Разгром УПА

Здорово дрались большевики, до единого полегли, даже раненых не осталось. У всех оружие в руках без патронов. Добили их на всякий случай, но наверное, в мертвых стреляли, — вспоминал тот случай Игорь. И вдруг снова раздались пулеметные очереди. Кто-то из чекистов успел подняться на чердак с ручным пулеметом, залег за брандмауэром [114] Брандмауэр — пожарная толстая кирпичная стена, разделяющая чердак на две или несколько частей. , к нему не подобраться. Ничем его не возьмешь, даже гранатой. Сыплет из пулемета беспрерывно. Уложил нескольких боевиков. Командир правильное решение тогда принял — бросить его, сектор обстрела у него все равно ограничен.

Игорь часто, особенно темными, душными, бесконечно длинными ночами, в бункере, перебирал в памяти свою жизнь, которая и вспоминалась ему в основном боями, тяжелыми рейдами, переходами, перестрелками и работой в СБ — врагов казнили, а глаза человеческие все одинаковы. Почти все казненные им люди умоляли не убивать их, плакали, теряя человеческий облик. Дерьмом от них воняло почти всегда — все из кишок вываливалось от страха. Таких он не жалел — ликвидировал даже с облегчением. Редко, но были и такие, особенно из коммунистов или чекистов-«энкэвэдэшников», которые умирали очень даже достойно. К тем, ненавистным врагам своим, он где-то в глубине души иногда относился со скрываемым от своих боевиков уважением. «Надо же так держаться», — думал об этих людях Игорь. Этого «энкэвэдиста» пьяного живым в хате захватили. Хозяева хорошо его подпоили, своим в лес сообщили. Принесли его хлопцы в лес, положили на травку, тот очухался, протрезвел сразу, когда увидел, кто его в лес привел. И больше ни слова не сказал, кроме тех, которые Игорь запомнил навсегда: «Товарищи мои найдут всех вас и отомстят за меня». — «Ты знаешь, с кем ты разговариваешь, курва твоя мама? — закричал тогда Шувар. — Я Шувар, слыхал о таком?» «Как же не знать такого бандита. Тебя-то мы и ищем. Придет время — найдем», — ответил чекист. «Ты младший лейтенант Иван Прилипко, подтверди это, — закричал тогда Шувар. — Назови агентуру НКВД в селе и всех тех, кто вам помогает. Кто твой начальник? Ответишь, может быть, дадим тебе жизнь. Ты ведь такой же украинец, как и мы — борцы за нашу родную незалежную Украину. Переходи к нам, вместе будем бить большевиков. Ты коммунист?» «Да, я коммунист, знаю, что умру, но и вам жить осталось недолго. Всех вас побьют. Ты хоть людей простых пожалел бы, Шувар, они-то за что должны гибнуть? Ты, Шувар, давно труп, тебе от нас не уйти. Вот поймают тебя наши, для начала ноги твои кривые выправят, а потом за душу возьмутся. Вот тогда поплачешь», — кричал связанный по рукам и ногам захваченный офицер, и пена от ярости и бессилия выступала на губах у него. Кривые и короткие ноги Шувара были его большой слабостью. Наследие голодного, рахитичного, рабского существования в нищей украинской семье, которая и видела только горе от тяжелой каторжной жизни в панской Польше. Такого оскорбления Шувар снести не мог. В лице изменился, весь перекосился от злости и взревел, повернувшись к своим помощникам при допросе, среди которых был и Игорь: «Вогнать ему в сраку бутылки, да побольше». Знал чекист, что это такое, лицо белым стало. Но молчит. Сняли с него сапоги, пригодятся другому, сняли галифе — тоже пойдут на дело, и вогнали в него одну за другой несколько бутылок. Умирал чекист тяжело, хрипел от боли, стонал, кровавая пена на губах пузырилась, должно быть, кусал себе от боли губы, зубами скрипел, но ни слова больше не вымолвил. «Отрежьте ему язык», — бросил Шувар и, повернувшись к лестнице, вылез из бункера через люк на свежий воздух. В бункере после таких допросов воняло… [115] Материал взят из архивов СБ, обнаруженных в 1955 г. после ликвидации окружного провидныка Уляна.

Однако кошмары никогда не мучили Игоря. Даже самое неприятное и страшное для обычного цивильного [116] Цивильный — гражданский (укр.). человека воспринималось им как рядовое, нормальное явление в его суровой, полной ежедневной и ежечасной опасности жизни в подполье. Конечно, такие случаи, как дело с захваченным чекистом-коммунистом, было редкостью и душу немножко мутило, но это не смущало Игоря, он не испытывал ни угрызений ни совести, стыда, ни жалости, ни сомнений. В последний год все внимание, все усилия, все действия, все мысли были сконцентрированы в одну точку — найти связь с Шуваром. Он знал и понимал, что должен быть предельно осторожным, так как спецотряды госбезопасности после непонятного для него многомесячного затишья возобновили поиски бандеровцев, вновь начали арестовывать подозреваемых в связях с лесом селян, подбираться к его проверенным и надежно закрепленным многолетним сотрудничеством агентам.

Его радовал приход к нему Романа. Такие хлопцы очень нужны подполью, и он уведет его в Западную Германию. Они там передохнут, подучатся и включатся в настоящую работу по освобождению Украины от большевиков. Брать с собой на Запад Грицька он не может, да тот вряд ли и доживет до весны. Если он в этом году, до бункеровки, найдет Шувара, все равно нужно ждать весны следующего года. Зимой на Запад не пойдешь, это можно делать только летом — следов не видно. А если Грицько доживет до весны и его захватит «безпека»? [117] Служба Безопасности И вдруг он расскажет «энкэвэдистам» об уходе его вместе с Шуваром на Запад? Тогда большевики перекроют все границы и переход ее будет значительно затруднен. Бой возможен только при переходе последней, чехословацко-немецкой границы. Конечно, они прорвутся с боем и через советско-чешскую границу, но это означает практически гибель их отряда, который будет таким образом обнаружен, и вдогонку пошлют войска как чехословацкие, так и советские, а немецкая граница будет надежно перекрыта. У Игоря заколотилось сердце: «Ну ясное дело, это единственный выход. Господь простит его. Он лично застрелит Грицька, не говоря об этом ни Роману, ни Стефку. Он провиднык, он знает, что делает. Он застрелит его перед уходом на Запад, когда придет прощаться, и пусть бункер будет ему родной могилой. Так всем будет хорошо. Все равно Грицька ожидает смерть от болезни. Врач во Львове сказал это сопровождавшему Грицька фельдшеру. И так он многим тогда рисковал, направляя больного во Львов. Он, конечно, уверен в Грицьке, но прежде всего надо соблюдать правила подполья. Подвергать риску всю группу ради временного благополучия одного — преступление и ошибка». Так думал Игорь, принимая это решение, и на душе сразу стало спокойнее…

Часто вспоминал Игорь своих женщин, многочисленных подружек в селах, где он ночевал, или пополнял продовольствие, получал информацию, или просто отдыхал, брился, приводил себя и людей в порядок. Девчат он любил, и чем тяжелее становилась жизнь в подполье, тем чаще и острее тянуло его к домашнему теплу, ласковому и горячему женскому телу, ждавшему его и отдающемуся ему в краткий миг любви. Все его женщины — потерявшие своих мужей в партизанке, или в Красной Армии вдовы, или никогда не бывшие замужем девчата, — были желанными для него, и они ждали его, уверенные, каждая, что она — его единственная. Он мог месяцами не встречаться с ними, те знали, кто он и откуда, и терпеливо ждали сладкого для них ночного часа свидания. Каждую из своих женских связей он обставлял надежной агентурой и появлялся у женщины только после встречи с этой агентурой и получения самых свежих сведений. Предательства он ожидал от каждой своей связи и соблюдал высочайшую осторожность. Некоторыми он увлекался и встречался чаще, чем с другими. Чувство увлеченности быстро проходило и вскоре он забывал об этом, изредка вспоминал как приятно волнующее кровь событие; его увлеченность сменялась другой, и так все шло по кругу. Некоторых женщин он оставлял навсегда, даже если и был увлечен ими, получая настораживающую информацию, или выявляя в их поведении что-то ему непонятное, необъяснимое. Ему казалось, что он был в состоянии вырвать из сердца любую любовную занозу, что и делал довольно часто.